Нож Равальяка
Шрифт:
Однако герцогиня возразила:
— При этом Париж гудит от самых ужасных предсказаний относительно жизни короля. И Его Величество запретил приезжать сюда знаменитой предсказательнице Пасифае, которую его дражайшая половина не устает расхваливать.
Несмотря на давнюю привычку к словесным поединкам, мадемуазель дю Тийе, покраснев, прервала беседу:
— Извольте простить меня, госпожа герцогиня, и вы тоже, мадам, но я вижу, что госпожа де Гершевиль зовет меня.
И, простившись легким кивком, она смешалась с толпой придворных, провожаемая взглядами трех собеседниц.
— Мне эта новость не нравится, — заявила герцогиня Ангулемская. — А теперь позвольте мне тоже вас оставить.
Ответа долго ждать не пришлось, его принес барон Губерт, который вскоре присоединился к сестре и невестке.
— Маркиз де Праслен еще в Брюсселе вместе со своими сопровождающими, — сообщил он. — Это добрый знак. Король многого ждет от дипломатических способностей маркиза.
— А меня беспокоит дипломатия короля, — призналась сестра барона. — Он говорил с вами о коронации? Это же ужасно.
— Все о ней говорят, Кларисса. Король тоже.
— Как он решился на такое? Это же безумие!
Де Курси повернулся и подозвал лакея, который нес поднос с бокалами белого вина, подал бокалы своим дамам, взял себе, отпил несколько глотков и только тогда заговорил:— Я думаю, королю хочется спокойствия в своем доме. Его невыносимая половина преследует его скандалами и слезами, крича, что в его отсутствие она будет спокойна за свою жизнь только в том случае, если будет коронована. Никто не посмеет посягнуть на ее особу, зная, что будет четвертован на Гревской площади.
— И он поддался на эти глупые уловки? — возмутилась Лоренца. — Он же умнейший человек! Разве он не понимает, что рискует собственной жизнью? Как только королева будет уверена в своем регентстве, от Его Величества можно будет избавиться! Есть люди, которые только и ждут...
Барон Губерт крепко взял Лоренцу за локоть, отвел в сторону и нарочито громко сказал:
— Пойдемте полюбуемся новыми гобеленами в Квадратной гостиной. Говорят, они великолепны. — И тихим голосом добавил: — Замолчите, ради бога! Я прекрасно знаю, что вы имеете в виду разговор, который случайно услышали в лесу Верней, между камеристкой маркизы и человеком из Ангулема.
— А как об этом не думать? Ведь этот человек собирался вернуться после коронации, в которую тогда никто не верил, а теперь она вот-вот свершится!
— Как, вы говорите, звали этого человека? Лоренца задумалась и неуверенно произнесла:
— ...Найяк?.. Драйяк?.. Забыла, — смущенно прибавила она. — Ах, как это глупо!
— Не беспокойтесь, вы вспомните. А пока опишите мне его.
Описать внешность незнакомца было гораздо легче. Стоило прикрыть глаза, и тот странный человек вставал перед ее взором, как живой: здоровенный рыжий детина с клочковатой бородой в вылинявшем зеленом камзоле из грубой шерстяной материи, глаза которого горели странным беспокойным огнем.
— Он сказал, что его послал господин д'Эпернон?
— Да. И если я поняла правильно, то уже не впервые.
— Поскольку человек этот прибыл из Ангулема, а д'Эпернон там наместник, тут нет ничего удивительного. Удивительно другое: прекрасные отношения д'Эпернона и мадам де Верней. Когда вы жили у нее, вы видели там хоть раз д'Эпернона? Вы с ним знакомы?
— Нет...
— Тем лучше! Посмотрите вон туда — рядом с венецианцем стоит маленький сухонький человечек с высокомерным выражением лица, прямым носом, острой бородкой и скорбно поджатыми губами. Когда-то он был красив и сумел завоевать сердце короля Генриха III. Теперь ему за пятьдесят, он полысел, от былой красоты и следа не осталось, но он продолжает вести себя, как красавчик. Короля он ненавидит, но прилагает усилия, чтобы убедить всех, будто любит Его Величество. Он несметно богат, отягчен должностями, увешан наградами, словом, страдает всеми слабостями выскочки, но из-за своего высокомерия чаще всего выглядит смешным.
— Ну и портрет, — улыбнулась Лоренца. — Похоже, он вам не слишком нравится.
—«Не нравится» — чересчур мягко сказано. Он мне кажется омерзительным, и я убежден, что у нашего короля нет врага опаснее, чем этот жестокий и мстительный змееныш.
— Нет, я никогда не видела его у мадам де Верней. Зато во время моего заточения в ее доме я не раз встречала мадемуазель дю Тийе и очень удивлялась, зная, каковы отношения между королевой и той, что еще недавно была фавориткой.
— Она и вела все переговоры! Вот уже много лет она любовница д'Эпернона. А как зовут наперсницу мадам де Верней, вы знаете?
— Жаклин д'Эскоман. Она всеми силами старалась отправить обратно этого Равальяка... да, да, я вспомнила: Равальяк! Отправить его туда, откуда он приехал...
— Я попрошу сестру разузнать, что сталось с этой особой. Теперь о вас, дитя мое: вы стали частичкой этого мирка, опасного, как зыбучие пески в тумане. И я прошу вас быть крайне осмотрительной.
Лоренца нежно поцеловала свекра в щеку.
— Не беспокойтесь, я буду осторожна.
Лоренце не понадобилось много времени, чтобы понять, до чего скучны обязанности придворной дамы. Само собой разумеется, никаких дел не было, нужно было только наблюдать и сопутствовать течению дня Ее Величества королевы, отвечать, если к тебе обращались, и то и дело приседать и кланяться, да еще оказывать мелкие услуги, например, подавать платок или воду. Никакой собственной инициативы. Роль без слов с затверженными жестами. Гобеленам в королевских покоях было и то веселее, их то и дело теребили сквозняки, а Лоренцу окутывала только скука, скука и скука.
Приходить в покои королевы нужно было к восьми часам утра, в этот час раздвигался полог кровати, на которой почивала королевская чета, и королеве в качестве первого завтрака подавался бульон. Таково было правило. Но... В дни заседаний Совета Генрих поднимался в семь часов. А в другие дни супруга Генриха, которая обычно ложилась поздно и вообще-то любила поспать подольше, в восемь просто не просыпалась. Генриха сонливость супруги забавляла и сердила. Если дел предполагалось много, Генрих без стеснения сталкивал госпожу королеву с кровати, а сам при этом громко хохотал, но королева до вечера пребывала в дурном расположении духа.
Король уходил, и наступало время камеристок, Катерины Форцони и Катерины Сальваджи. Им не нужно было входить в опочивальню, они ее и не покидали, потому что спали в одной комнате вместе с королем и королевой, что бесило короля, потому что он ненавидел их обеих. Горничные подавали королеве ее дневную рубашку — шелковую или тонкую полотняную с золотой вышивкой, желтые или голубые шелковые чулки. Потом первую из многочисленных юбок. На выбор остальных королева никогда не жалела времени. Облачившись в домашний наряд, королева принимала казначея и интенданта, ожидавших ее распоряжений. Затем наступало время туалета: королева умывалась в хрустальном тазу, потом ей вытирали лицо и руки и мазали их кремом, помогающим сохранить белизну кожи, после чего на сцену выступала сеньора Кончини. Ей принадлежала привилегия причесывать королеву, выбирать платье, которое наденет Ее Величество, — а у королевы было великое множество платьев, — подбирать драгоценности (их тоже было у королевы немало, и коллекция ее непрестанно пополнялась), надушить королеву духами. Мадам Кончини смачивала духами волосы Ее Величества, ее шею и внутреннюю часть королевских перчаток. После чего оставалось только укрепить высокий воротник, чаще всего из венецианских кружев, и надеть на королеву туфельки.