Нужный
Шрифт:
— Ну? — вдруг прозвучал громкий недовольный рык, полностью оправдывавший тревожное ожидание приглашенных. — Расслабились, обмякли? Совсем нюх потеряли?
Император стремительно ворвался в кабинет, хлопнув створками дверей так, что с потолка посыпались куски золоченой лепнины. Резко остановился у огромного стола и развернулся в полуоборота к ним, даже этим показывая свое отношение.
— Вы мне, что с городом сделали?! Что молчим, господин Разумовский?
Под бешеным взглядом императора Главный полицмейстер столицы попытался еще сильнее вытянуться. Но куда там. Тучное тело, едва затянутое в роскошный синий вицмундир с золотым шитьем, к такому
— И вас, господин Трубецкой, тоже постиг этот прискорбный недуг молчания?
Император резко повернулся к статному седовласому генералу, командующего столичного гарнизона. Тот, видимо, не ожидавший этого, едва не отпрянул назад. Но быстро овладел собой и выпрямился, уже пожирая глазами монарха.
— А вы… — хозяин кабинета посмотрел на последнего из троицы и сразу же запнулся встретившись с его взглядом. Ведь, в глазах Мирского, главы Отдельного жандармского корпуса, не было ничего живого. Словно у рыбы. — Что, в конце концов, происходит в моем городе? Неделю назад похитили дочь вашу дочь Михаил Павлович, — монарх снова остановил взгляд на главном жандарме. — Сутки назад было совершено нападение на дом князя Голицына, а его самого увезли в неизвестном направлении! А завтра, что? Среди бела дня влезут в мой дворец?!
Словно лев в клетке, император зашагал из угла кабинета в угол. Сделав круг, остановился.
— Что-то, вообще, делается? Вильгельм Карлович, где полиция? Чем заняты ваши подчиненные? Где эти две с половиной тысячи лбов, которые проедают уйму казенных денег? Молчишь? А я отвечу! Пьют, черти! Безбожно пьют! Там каждого третьего нужно плетьми отходить, чтобы заставить работать!
Разумовский все продолжал пучить глаза и надувать щеки, при этом ни говоря ни слова. Видно, и сказать было нечего.
— Я недоволен вами, господа. Чертовски недоволен, — покачал головой император, вновь начиная вышагивать по кабинету. Стук каблуков его сапог гулко отдавался по паркету, звуча едва ли не набатом. — Получается сейчас никто из благородного сословия не может быть спокойным. Любого, будь то взрослый или молодой, могут ограбить, избить, надругаться, я правильно понимаю? Или что-то все-таки делается?
И тут комендант столичного гарнизона «дал маху». Генерал, видимо, по причине былых заслуг и родства с императорской фамилией решил, что все это не в полной мере касается его. Принял еще более бравый вид и, сделав шаг вперед, принялся рапортовать:
— Ваше Императорское Величество, с 15-го числа на улицы выведено четыре приданных гарнизону полка — Лейб-Гвардии Московский, Измайловский, Чугуевский казачий и Лейб-Гвардии кирасирский. Городские патрули удвоены, заставы утроены. Все шалманы, малины и нору перетряхнули, как через сито, — лихо перечислял генерал, не забывая тянуться вверх. — Мимо нас ни один лиходей не пройдет, Ваше Величест…
Главный полицмейстер дернул лицом, скрывая усмешку. Он-то, наученный горьким опытом, ни за что бы сейчас не высовывался. Слишком уж явной казалась «гроза». Сегодняшняя вспышка ярости у императора была совсем не похожа на прежние. И предчувствие его не обмануло.
— Вы дурак?! — неожиданно рявкнул хозяин кабинета, резко развернувшись к генералу. К счастью, у того хватило соображения ничего не отвечать. — Ну, тогда и молчите!
С бледным от злости лицом и сжатыми кулаками император явно не был настроен на разговор. Другим дурным знаком стало быстрое падение температуры в кабинете — из рта шел пар, а у ног государя появились ледяные узоры.
— Всех вывести на улицу! Сегодня же, сейчас же! Объявить всем: нашедшему девицу Мирскую или изловившему того злодея будет пожаловано личное дворянство, если такого у него не будет. Благородному — новый чин или звание. А если не будет результата, то…
Пауза излишне затянулась, заставляя всех сглотнуть одновременно появившийся в горле ком. Всем было прекрасно известно, что император на расправу также скор, как и на милость. За усердие мог сразу и чин и звание пожаловать, а за какой-нибудь серьезный промах
—… Полетят головы. Даю трое суток.
Этот кабак, что располагался в полуподвальном этаже старого купеческого лобаза, пользовался в окрестностях дурной славой. Вечно тут отирались разные темные личности, готовые за пару монет или хороший кафтан дать дубиной по башке или попросту прирезать в темной подворотне. Про здешние драки и говорить было нечего. Морды тут били регулярно и с большой охотой: косо посмотрел — получи, не туда присел — получи, не то сказал — получи, просто прошел мимо с кислой миной — снова получи. Словом, самое последнее место.
Самое веселье, если так можно сказать, начиналось ближе к полуночи. Словно кладбищенская нечисть сюда начинали стекаться опустившиеся пьянчуги и марафетчики, урки разного пошиба, шлюхи, которым в другом месте уже нечего было ловить. Сразу же поднимался шум и гам. То с одной стороны, то с другой требовали еще пива и что-то пожрать. Ревела и раздавала оплеухи дюжая подавальщица, которую кто-то снова хватанул за необъятный зад. Слышались смачные удары: кому-то уже кровянили рожу.
Сегодня же все было иначе. Михей, вор пусть и молодой, но уже немало повидавший, нутром чуял, что происходило что-то странное. Придя в кабак, чтобы «скинуть» кое-какие ворованные цацки, в нерешительности замер у самой двери.
— Лягавые что ли? — горло пересохло, а руки сами собой полезли за пазуху, где лежал сверток с ворованным. Нарочно, ведь ближе к сердцу засунул, чтобы душу грел. Никогда такого еще не добывал. — Засада…
На цыпочках он прильнул к крохотному окошку, которое, правда, едва пропускало свет. Грязное, закопченное, словно и не стекло вовсе.
— Хм… Вроде и нет лягавых.
С виду все было спокойно.
— Ладно. Я же фартовый.
Ухмыльнувшись, Михей толкнул дверь и тут же оказался в густой дымке, в которой смешались десятки тошнотворных запахов. Его нос различал и запах вонючего самосада, немилосердно дравшего горло; и прогорклого давнишнего масла, которому самое места на помойке, а не на сковородке; и вонь давно немытых тел. Свои родные запахи, а, значит, все спокойно.
Успокоенным этим ощущением, Миха прямо с порога крикнул:
— Андрон, я тутась! Плесни-ка, своего лучшего поила, а не той мочи, что наливаешь дру…
Но не договорил, резко замолкнув. Только сейчас заметил странную тишину, опустившуюся в кабаке.
— Э-э-э…
Все сидели, словно пришибленные. Уткнулись в плошки с кислой капустой и мясом и дули пиво из здоровенных кружек. Никто по сторонам старался не смотреть и не издавать лишних звуков.
— Тс-с-с, — зло зашипел на него кабатчик, едва вор оказался у стойки и встретился с ним глазами. Жирный мужик в грязном фартуке, одетом прямо на засаленную рубаху, смотрел на него выпученными глазами, явно призывая к молчанию. — Чаво разорался, дурень? Ослеп что ли?