Няня. Кто нянчил русских гениев

Торопова Виктория Николаевна

О, tempora, o mores! – (О времена, о нравы! – пер. с лат.). Цицерон, которого я тогда не читал, кажется, всегда и везде кстати.

Замоскворечье; хорошенькая, веселенькая, красиво меблированная квартира во втором этаже. Хозяйка, лет 25, красивая, всегда наряженная брюнетка с притязанием на интеллигенцию, с заметною и для меня, подростка, склонностью к мужскому полу, с раннего утра до ночи одна с маленьким сыном, нянею и учителем, кандидатом университета, рослым и видным мужчиною, Путиловым. Муж, угрюмый, несколько напоминающий медведя, впрочем, не из дюжинных и добропорядочный во всех отношениях, целый день в лавке, в гостином дворе; дом – как полная чаша; чай пьется раз пять в день, кстати

и некстати.

Муж, возвращающийся поздно домой, усталый, идет прямо к себе в комнату, пьет чай, ужинает и ложится спать. Ребенок уходит спать в детскую с нянею. Хозяйка и учитель остаются наедине, в двух больших комнатах, пьют чай, запирают и входные, и выходные двери, и так на целую ночь до рассвета. Ежедневно одна и та же история.

– Да что же они там делают одни? – любопытствовал я узнать от моей няни.

– Да кто же их, батюшка, знает; никого не пускают к себе – как тут узнаешь? Слышно, что то говорят, то молчат.

– А муж что?

– Муж спит.

Так продолжается целые годы. Я охотно посещал этот дом, забавлялся и с мальчиком, шутил и сплетничал с Авдотьею Егоровною, и всегда в присутствии няни (не упускавшей меня из виду) пил чай, кофе, шоколад, сколько в душу влезало. Однажды прихожу – молчанье, темнота, шторы спущены. Что такое? Авдотья Егоровна что-то нездорова. Смотрю – моя Авдотья Егоровна лежит на полу, в одном спальном белье; в комнате чем-то летучим пахнет. Слышу – что-то бормочет; няня около нее и делает мне какие-то знаки, чтобы я вышел. Что за притча! Оказалось, что эта милая дамочка чистит себе зубы табаком и потом упивается гофманскими каплями, бывшими тогда в большом употреблении как домашнее средство против всех лихих болезней. Потом гофманские капли заменились полынною, а, наконец, и простяком.

Учитель кончил курс. Хозяин обрюзг более прежнего и сделался еще неприступнее; а хозяйка, спившись с круга, увлекла в запой и мою добрую, милую няню, Катерину Михайловну. /…/

* * *

Феоктистов был казеннокоштный студент [51] и жил вместе с пятью другими студентами в 10-м нумере корпуса квартир для казеннокоштных. /…/

10-й нумер я посещал ежедневно, несколько лет сряду. /…/ На первых же порах, после вступления моего в университет, 10-й нумер снабдил меня костями и гербарием; кости конечностей, несколько ребер и позвонков были, по всем вероятиям, краденые из анатомического театра от скелетов, что доказывали проверченные на них дыры./…/

51

Казеннокоштный студент университета в России находился на полном содержании государства в отличие от своекоштного, живущего на свой счет. Казеннокоштные студенты жили в общежитиях под надзором инспекции. По окончании университета они были обязаны прослужить не менее шести лет по ведомству министерства народного просвещения, а медики – по военному ведомству. В 1859 году казенное содержание во всех университетах было заменено стипендией.

Когда я привез кулек с костями домой, то мои домашние не без душевной тревоги смотрели, как я опоражнивал кулек и раскладывал драгоценный подарок 10-го нумера по ящикам пустого комода, а моя нянюшка, Катерина Михайловна, случайно пришедшая в это время к нам в гости, увидев у меня человеческие кости, прослезилась почему-то, и когда я стал ей демонстрировать, очень развязно поворачивая в руках лобную кость, бугры, венечный шов и надбровные дуги, то она только качала головою и приговаривала: «Господи, Боже мой, какой ты вышел у меня бесстрашник!»

Николай Петрович Макаров (1810–1890)

Лексикограф,

концертирующий гитарист. Организатор первого международного конкурса гитаристов в Брюсселе. Составил ряд словарей. По некоторым данным, автор песни «Однозвучно гремит колокольчик». Его мемуары вышли в свет в 1881–1882 годах.

Мои семидесятилетние воспоминания… [52]

Мои родители и безотрадное младенчество

52

Н. Макаров. Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная исповедь. – Часть первая. СПб. 1881.

Мать моя, без малейшей видимой причины, по необъяснимому какому-то противоречию или капризу в духе человеческом, невзлюбила меня с первого же дня моего рождения, и потом уже не пускала меня к себе на глаза. Я рос то в девичьей с девками, то в комнате бабушки по отцу, в комнате уединенной, отделенной сенями от прочих покоев, которую поэтому очень удачно называли «одинокой». Я почти всегда был или в одинокой с бабушкой, которая любила меня до нельзя, души во мне не чаяла и баловала на всякие манеры, или в мезонине, с нянею Соломонидой, которая тоже очень любила меня, но баловала менее. /…/

Со смертью матери /…/ передо мною широкое поле, открытая дорога: куда угодно, на все четыре стороны. Бегай, шуми, шали, кричи, бей, ломай, колоти, дерись, озорничай, лазь по деревьям, по заборам, по углам изб за птичьими гнездами, играй с ребятишками, дворовыми и крестьянскими, травя кошек собаками, бегай на гумно купаться в пруде по пяти раз в день, делай из комьев снега избы и дворцы, шлендай по весенним лужам, сняв башмаки и засучив панталоны по колено, запрягай в салазки большую дворняжку Серку, которая иногда повезет, а в другой раз больно укусит; /…/ словом: полная, бесконтрольная свобода и независимость во всех словах и действиях. /…/

А что же на все это отец?.. А ничего… Он жил постоянно в городе, по своей должности. В деревню же наезжал очень редко. А когда приезжал, то занимался более «Вихрами, Неганами, Наянами и Злобиаками» с братией, нежели детьми, которые оставались под надзором бабушки и двух няней: моей, стосемилетней Соломониды, и сестриной – шестидесятилетней Дарьи.

А что же бабушка? Бабушка, как все бабушки: все, что ни сделает внучек, все хорошо, за все погладит по головке…

А что же умная и строгая няня Соломонида?.. Она ходила за мной лишь до семилетнего возраста, ослепла и прожила потом еще восемь лет. Меня же передали на руки другой, далеко не такой старой, но глупой и суеверной няни.

Мое детство, многосторонняя детская деятельность и начало обучения

Я был чрезвычайно пытлив и любознателен во всем, что надеялся узнать через расспросы. Столетняя няня моя, с которой любил я разговаривать по целым часам, в особенности была мастерица рассказывать сказки о «Еруслане Лазаревиче», о «Бове Королевиче», о «Звере Норке подземельном» и множество других. Бабушка тоже, с своей стороны, не скупилась на сказки, особенно после удаления няни Соломониды. Но что еще занимало меня в высшей степени, так это черт. Беспрестанно слышал я вокруг себя слова: нечистая сила, черт, дьявол, злой дух, домовой, леший, водяной. И страшно становилось мне от этих слов, и смертельно хотелось мне узнать, что такое этот черт и дьявол, со всею честною компанией, порожденною болезненным воображением суеверия и невежества.