Ныряющие в темноту
Шрифт:
На пятый день они нашли свой «золотой самородок» — колокол «Андреа Дориа». Люди приподняли его, выбили шкворень кувалдой и отправили добычу наверх в корзине мощного подъемника. Волна восхищения прокатилась по сообществу ныряльщиков. Согласно договору, Нэглу принадлежала половина колокола, другая принадлежала остальным пяти ныряльщикам; последний, кто останется в живых, будет владеть реликвией полностью. Нэгл уложил колокол, весивший 150 фунтов, в автофургон своей жены и попросил ее отвести его домой. Когда она прибыла на место, колокола в машине не оказалось. Она позвонила Нэглу и сказала: «Я не знаю, что случилось с колоколом!» Нэгл едва не получил сердечный приступ. Он позвонил в Дорожную полицию и спросил буквально следующее: «Никто не находил на шоссе огромный корабельный колокол?» На самом деле кто-то нашел его и сообщил в полицию: «Я тут что-то нашел, но не знаю, что это, похоже на большой колокол с надписью „Андреа Дориа“. У Нэгла чуть не случился еще один сердечный приступ. Он вернул себе колокол и застраховал его на 100 000 долларов.
Вскоре умом Нэгла завладела еще одна идея. Что если он будет постоянно использовать „Искатель“ как чартерное судно для ныряльщиков? Это позволит ему зарабатывать на жизнь, занимаясь любимым делом. „Я хочу стать человеком, который превратит это в профессию“, — говорил он друзьям. Он решил делать полдюжины рейсов к „Дориа“ каждый год, а оставшееся время уделить поискам „Каролины“, „Текселя“, „Норнесс“ и „Пан-Пенсильвании“ — крупных судов, так и не найденных через десятки лет после их гибели. Его семья, жена и двое детей, жили в Пенсильвании, а сам он теперь обитал в Брилле, где встречался с другими женщинами и вел холостяцкий образ жизни. Однако его жена все-таки надеялась, что когда-нибудь он вернется, и воспитывала детей в духе восхищения отцом, который занимается своим любимым делом и добивается успеха. Нэгл заказал второй „Искатель“, почти вдвое больший по длине, чем первое судно. Он был оснащен для доставки аквалангистов к местам крупных кораблекрушений, которые ждали своих первооткрывателей.
Но почти тут же бизнес Нэгла застопорился. И дело было не в том, что ему не хватало клиентов, просто он не мог с ними ладить. Это была проблема, несовместимая с фрахтовым бизнесом. Во время рейса с погружением настоящей работой капитана было занимать своих клиентов беседами (в конце дня, не говоря уже о конце недели, клиент, который хорошо платит, на самом деле очень хочет пообщаться на равных с бывалым моряком). Нэгл предполагал, что его делом будет бесконечная вереница походов к глубоким и опасным местам кораблекрушений, таких как „Дориа“ или „Чоапа“. Вместо этого его клиенты хотели попасть только на безопасные и близкие места кораблекрушения, такие как „Столт Дагали“, „Мохок“ и „Толтен“. Для Нэгла эти люди не были ныряльщиками, они были туристами. Он наблюдал за тем, как они поднимаются на борт „Искателя“ со своими новехонькими ярко-зелеными ластами (только подумать — ярко-зелеными!), выслушивал их глупые планы сфотографировать лобстеров или потрогать борт „настоящего“ затонувшего судна и не мог скрыть своего презрения к ним. Он организовал бизнес с целью поиска, а теперь оказался привязанным к клиентам, которых захватывало как раз то, что ничего искать не надо.
И Нэгл запил. „Джим Бим“ уживался с клиентами „Искателя“ не лучше, чем Нэгл. Прошло немного времени, и Нэгл начал грубить клиентам. Нередко он стоял рядом с рулевой рубкой своего судна и осыпал комментариями своих ошеломленных пассажиров. Он кричал: „Это не подводный поиск!“, или: „Вы только посмотрите на себя, салаги. Валите вы на. Карибы со своими зелеными ластами!“, или: „Вам, торговцам снаряжением для подводного плавания, хватает наглости продавать этот мусор со свалки нормальным парням, да вы просто жулье!“ К концу похода, после чрезмерно выпитого, он мог сказать и такое: „Уберите этих скотов с моего судна!“
Друзья и команда умоляли Нэгла: „Билл, ради Христа, ты не можешь так говорить с людьми, которые тебе платят. Это бизнес!“ Но Нэглу было все равно, это был не подводный поиск.
Он стал пить еще больше. В один из зафрахтованных рейсов Нэгл, никого не спрашивая, решил изменить маршрут и направиться к более сложному месту кораблекрушения — месту, которое захватывало его воображение и тянуло к себе. 150-футовая глубина, на которой лежало погибшее судно, была сверх возможностей ныряльщиков, находившихся на борту. Естественно, человек, зафрахтовавший судно, был взбешен: „Какого черта? Что ты делаешь, Билл? Мы должны были подойти к месту кораблекрушения на глубине 100 футов. Мои ребята не справятся с такой глубиной“. Нэгл проворчал: „Надо учить этих парней погружению с декомпрессией!“ После чего он заперся в рулевой рубке, и разговор был окончен. Нэгл отправился туда, куда хотел, — он не был поганым таксистом, он не был продажной душонкой, он не предал дух настоящих ныряльщиков. Когда наступили 1990-е, пристрастие Нэгла к бутылке привело к притуплению его великолепных навыков. Его лопатки выступали, как острые углы, на иссохшем теле, его желтоватая кожа и жесткие волосы являли картину самоотречения. Но плавал он все еще красиво, с такой же грацией, с какой ушедшие на покой чемпионы бейсбола подают мяч на встречах ветеранов. Однако опытные ныряльщики замечали, что его погружения к „Дориа“ становились менее частыми, что он уже не отправлялся туда, где до него не бывал никто. „Ладно вам, мне просто надо восстановить форму“, — говорил он своим немногим близким друзьям, а они воспринимали это как кодовую фразу: „Мне надо бросить пить“. В 1990 году Нэгл последний раз погрузился к „Дориа“ — нельзя совершать такой рискованный спуск к месту кораблекрушения без полной мобилизации каждой клеточки организма, что доказывали несколько мертвых тел, недавно появившихся на борту „Дориа“. Нэгл продолжал терять клиентов. Каждый день он говорил немногим людям, сохранившим его уважение, о том, как все было правильно в старые добрые времена, когда погружение было великим делом.
Такова была жизнь и бизнес Нэгла в конце лета 1991 года, когда Брилль затих на время межсезонья и вернулся к своему провинциальному ритму Нэгл проводил большую часть августовских дней, начищая „Искатель“ и размышляя о своем существовании. С заходом солнца он шел по территории причала, через грязную автостоянку, до того места, которое, похоже было поставлено туда специально для него самим Богом. „Харбор Инн“ („Портовый бар“) работал допоздна круглый год. Там подавали „Джим Бим“. А Нэгла мучила жажда.
Никто точно не помнит, когда его начали называть „Хоррибл Инн“ („Жуткий бар“), но каждый скажет вам, почему Даже самые заядлые курильщики задыхались от грибовидного облака сигаретного дыма, которое постоянно висело там. Запахи туалета беспрепятственно долетали до небольшого уголка, где готовили гриль. Тело прилипало ко всем предметам. Пьяные рыбаки малевали имена своих возлюбленных на грязных стенах. Однажды владелец решил смыть со стен многолетний слой никотина водяной струей и вызвал для этого полностью оснащенную команду. Когда те запустили свои мощные насосы, вода пробила в стенах дыры.
Следует упомянуть и о посетителях. В „Жуткий бар“ ходили немногие — его завсегдатаями были местные отчаянные парни. Байкеры, рыбаки, уличные хулиганы, судовые механики, искатели кораблекрушений — это и были постоянные небритые участники всех хороводов в „Жутком баре“. Эти мужчины (привести сюда даму было немыслимо) не интересовались пинболом или бильярдом, их не раздражало, что в этом заведении наполняли тарелки орешками, используя остатки с других тарелок. Посетители пили пиво и спиртное из пластиковых стаканчиков, тушили сигареты в этой же посуде. Бывали и драки. Нэгл безвылазно просиживал в „Жутком баре“. Однажды по Бриллю пронесся слух о том, что бармен вышвырнул Нэгла из бара за непристойное поведение, но никто в это не поверил. Городу не показалась невероятной мысль о его непристойном поведении; все гадали о том, что же можно было сделать такого непристойного, чтобы его выдворили из „Жуткого бара“.
А дело было так. В тот вечер Нэгл занял свое обычное место за барной стойкой и заказал себе „Джим Бим.“ А потом еще один. Полчаса спустя в бар степенно вошел тридцативосьмилетний капитан рыбацкого судна в грязной рубахе, чтобы оплатить счет за топливо. Это был Ските, обитавший на причале уже много лет и швартовавший свое судно всего в нескольких пирсах от „Искателя“. У него было небольшое дело. Он брал на борт всего 4–5 рыболовов за один раз, но управлялся с бизнесом хорошо, что в мире фрахтования рыболовных судов означало две вещи: он знал, где искать рыбу, и умел держать язык за зубами.
Найти рыбу, разумеется, было самым важным. Клиенты, нанимавшие рыболовные суда, не платили, если капитан отвозил их на безрыбье. Такие парни, как Ските, должны были уметь принюхиваться, смотреть в небо и произносить: „Джентльмены, я чувствую, что сегодня пойдет тунец“. После этого капитан должен доставить людей именно туда, к небольшим местам, обозначенным в потрепанных тетрадках, припрятанных в нижних ящиках стола в рулевой рубке. Иногда это означало место вдоль пляжа, иной раз это был долгий путь от берега к одной из впадин, и очень часто это означало путь к месту кораблекрушения.