Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 2)

Теккерей Уильям Мейкпис

А Барнс, в сущности, не так уж и врал. Просто леди Кью объявила, что ее нет в городе, и внук, разумеется, считал позволительным повторять это, как то сделал бы любой из ее слуг. Если бы Барнс Ньюком вспомнил, как Этель спустилась вниз с дядюшкиной шалью на плечах, и при этом сообразил, что она может послать дяде благодарственное письмо, он, возможно, не стал бы рассказывать свои злополучные небылицы. Но банкиру было о чем думать, кроме мисс Этель и ее шали.

Когда Томас Ньюком спешился у Медового Коттеджа в Ричмонде, этого временного обиталища Артура Пенденниса, эсквайра, навстречу ему с распростертыми объятьями выбежала одна из красивейших девушек Англии,

назвала его своим милым старым дядюшкой и дважды поцеловала, вызвав тем, мне думается, румянец на его впалых, покрытых загаром щеках. Этель всегда дорожила его привязанностью. Его доброе мнение заботило ее куда больше, чем чье-либо еще. С ним она оставалась все такой же простой, милой, порывистой и любящей, как в детстве. Ни о чем другом она и не помышляла. Бессердечие, суетность, эгоистичный расчет, холодное кокетство, ловля маркизов и прочие подобные свойства и устремления неизбежно исчезали на то время, что она сидела подле этого прямодушного человека. Господи помилуй, какие ужасные слова мы говорим про Этель Ньюком!

Он теперь навсегда воротился домой? Больше не покинет своего мальчика, которого он так избаловал? Впрочем, он все равно хороший, жаль только, что ей не приходится с ним часто видеться. "В Париже, у мадам де Флорак (кстати, я теперь все знаю про мадам де Флорак, сэр, - добавляет Этель со смехом), мы с ним часто встречались, а порой и здесь в Лондоне. Но в Лондоне другие нравы. Вы же знаете, какие странные понятия у иных людей; а поскольку я живу с бабушкой, которая очень, очень добра ко мне и моим друзьям, я, разумеется, должна слушаться ее и встречаться с ее друзьями, а не со своими. Она любит выезжать, и мне из послушания приходится сопровождать ее", - и так далее и тому подобное. Так болтала эта юная леди, защищаясь, хотя никто и не думал обвинять ее, и доказывая свою неприязнь к светским развлечениям, - ну точь-в-точь молодая бесхитростная поселяночка, которая всем сердцем рвется к себе в деревню, чтобы доить коров на рассвете и прясть у очага в зимние вечера.

– Ну отчего вы не даете мне поговорить наедине с моим дядюшкой, мистер Пенденнис?!
– восклицает молодая особа, обращаясь к вошедшему в комнату хозяину дома.
– Изо всех мужчин мне приятнее всего разговаривать с ним. Не правда ли, он сейчас выглядит моложе, чем перед отъездом в Индию? Когда Клайв женится на этой прелестной малютке мисс Маккензи, вы, дядюшка, тоже найдете себе жену, и я буду ревновать вас к ней.

– А Барнс не сказал вам, голубушка, что мы с ним виделись вчера вечером?
– осведомился полковник.

– Ни слова. Я узнала о вашем приезде из этой милой записочки, приложенной к шали. Почему Барнс ничего не сказал нам? И почему вы вдруг так помрачнели?

"Он не сказал ей, что я в городе, и хотел, чтобы я думал, будто ее нет, - размышлял Ньюком, мрачнея все больше и больше.
– А не поговорить ли мне с ней самому, не попросить ли за моего бедного мальчика?"

Не знаю, насколько он был близок к тому, чтобы изложить ей все дело (впоследствии он утверждал, что сам не знал тогда, на что решиться), но тут в комнату вошла процессия, состоящая из нянюшек с младенцами на руках, и обеих мамаш, которые только что в детской самым придирчивым образом сравнивали своих бесценных малюток (у каждой, разумеется, было особое мнение на этот счет), а именно - леди Клара и миссис Пенденнис; последняя на сей раз весьма любезно принимала леди Клару Ньюком, поскольку та приехала в гости с детишками.

Вскоре был подан легкий завтрак. Экипаж Ньюкомов укатил прочь, и моя жена, посмеявшись, простила Этель за то, что

та назначила свидание в ее доме. Когда обе гостьи уехали, наш добрейший полковник устроил военный совет с двумя своими верными друзьями и рассказал им, что произошло у него с Барнсом накануне вечером и нынче утром. Его решение отдать сыну все свое состояние до последнего шиллинга казалось ему вполне естественным (хотя в этом месте его рассказа на глазах у моей супруги выступили слезы), и он упомянул об этом вскользь, как о чем-то не стоящем большого внимания, а тем более похвал.

Странные заверения Барнса, будто леди Кью сейчас нет в городе, не укладывались в уме Ньюкома-старшего, и он с гневом говорил о поведении племянника. Тщетно я убеждал его, что если ее сиятельству угодно считаться в отлучке, то внуку приходится хранить ее тайну. "Какая там тайна! восклицает полковник.
– Он просто солгал мне!" Поступок сэра Барнса и впрямь не подлежал оправданию, хотя и был довольно обычным. Худший вывод, какой можно было из этого сделать, по-моему, состоял в том, что надежды Клайва на успех у кузины были весьма незначительны и что сэр Барнс Ньюком, не желая портить дядюшке настроение, постарался избежать неприятной необходимости сообщить ему об отказе.

Между тем наш полковник был так же неспособен простить ложь, как и сам произнести ее. Он верил всему, что ему говорили, но, раз обманувшись, навсегда затаивал обиду. И если в его бесхитростном сердце закипал гнев и поселялось недоверие, то неприязнь и озлобление росли в нем день ото дня. Он уже неспособен был признать за противником ни одного доброго качества и с каждым днем все сильней ненавидел его.

Как на грех, в тот же самый вечер по возвращении из Ричмонда Томас Ньюком отправился в клуб Бэя, членом которого стал по нашей просьбе во время своего прошлого пребывания в Англии, и там повстречал сэра Барнса, зашедшего туда, как обычно, по дороге домой. Барнс сидел за столом и писал какое-то письмо; он как раз заклеивал и запечатывал его, когда увидел входящего полковника.

Барнс полагал, что утром был несколько невнимателен к дядюшке; возможно, он тогда подметил выражение недовольства на лице полковника. И вот он встретил дядюшку лучезарной улыбкой и стал немедленно извиняться за то, что утром не задержался с ним: они ведь в Сити так заняты, так заняты!

– А я тут как раз писал о нашем деле, - объявил он.
– Составил, право же, весьма трогательное послание к леди Кью и теперь твердо надеюсь, что через день-другой мы получим от нее благоприятный ответ.

– Вы, кажется, говорили, что ее сиятельство где-то на Севере?
– сухо спросил полковник.

– Да-да... на Севере, у лорда Уолсенда, у этого крупного шахтовладельца.

– И ваша сестра с ней?

– Этель всегда с ней.

– Так пошлите ей от меня привет, - говорит полковник.

– Сейчас вскрою письмо и напишу об этом в постскриптуме, - сказал Барнс.

– Проклятый лжец!
– восклицал полковник, пересказывая мне потом этот эпизод.
– И почему никто не вышвырнет его из окна!

Если бы мы имели доступ к личной переписке сэра Барнса Ньюкома и могли заглянуть в это письмо к бабушке, мы, наверное, прочли бы, что он виделся с полковником, каковой все хлопочет о сватовстве своего обожаемого сына; но что он, Барнс, согласно желанию леди Кью, упорно утверждал, будто графиня все еще на Севере, где наслаждается гостеприимством лорда Уолсенда; что он, разумеется, ни слова не скажет Этель без позволения леди Кью, желает бабушке приятного времяпрепровождения и остается... и прочее, и прочее.