О человеках-анфибиях
Шрифт:
Естественно, Женька доверилась только в отношении гада-котика и своего нежелания покидать родное подразделение на выходные. Пластюкова повысила голос и заявила, что если Женя не напишет обо всем случившемся с ней за последнее время добровольно, то всем заинтересованным ее здоровьем лицам придется туго. Женька закрыла глаза и стала мысленно названивать тридцать второму Жеке, чтобы тот передал ее горячую просьбу Женечке немедленно рвать когти…
Какими смешными теперь представлялись Лене ее давешние надежды! Вот выследят
Рядом грустили две Макаровны, которым Коля подарил по асбестовому платочку. Он эти платки ножовкой по металлу из казенного фартука в котельной вырезал. Женщины уже твердо решили по весне обратно в деревню уходить. В городе одной из мамок пенсии не давали, а на Ленкиной фабрике какие-то варнаки народ акционироваться подбили. Поэтому все производство застопорилось, ни аванса, ни окончаловки третий месяц по этой причине давали, уговаривая продать какие-то то ли простые, то ли именные акции в профкоме. Совершенно не до этой ерунды Лене было. Скучно ей стало жить без Женьки.
Вечером со смены в котельной пришел Коля. У него тоже кто-то там решил котельную от государства открепить, но Коля всегда мог без проблем мешок угля дачникам толкнуть. За счет его подмоги и участия только и держалось это убогое семейство.
За ужином телевизор включили для подъема настроения. Пить теперь опасались, да и желания не было. А по телевизору стали фильмы американские крутить про вампиров и разных чудиков в джунглях. Хорошо так на нервную систему действовало. Укрепляюще. Даже Макаровны немного оживали, окутываясь сизой дымкой с радостной желтой искрой.
Вдруг в дверь тихо кто-то скрестись начал, звонок-то давненько не работал. Коля открыл дверь и впустил дусика, видок у которого был помятый, деформированный жизненными проблемами.
— Я эта… к вам… ага… — сказал дусик, виновато глядя на Лену. — Знаете, в прошлый раз, как был, приметил одну особенность — очень уж Вы, Елена Митрофановна, на мою жену, Елену Матвеевну личностью смахиваете… Вот.
— Так это тот самый хмырь, что пацана твоего вместо своего гаденыша в спецвойска сдал? — заорал Колян, прихватив ручищами дусика за грудки. — Колись, сука, куда Ленкиного парня девал?
Тут вылетает одна из Макаровн и начинает Валентину Борисовичу рожу царапать: «А мою-то дочку куда девал, ирод? Слушайте, я же все вспомнила! Как этого говнюка увидела, так и вспомнила!.. Я же не ваша мама, я совсем другая мама!.. Души его, Колька, души!»
Все зарыдали, конечно. У той Макаровны ведь после давней попойки амнезия случилась. Они еще в больничке для алкашей никак разобраться меж собой не могли, обе Макаровны были уверены, что они — Ленины мамы, и именно их внук Женечка где-то в бета-гамме бесследно пропал. А тут все сразу вспомнили! Нечаянно и Бога вспомнили, поэтому чуть весь дом на радостях не спалили.
— Господа! Хочу перед полным окончательным пояснением попросить только об одном — зеркало на трюмо завесьте чем-нибудь без прорех. Не могу избавиться от впечатления, что за мной оттуда одна гадина подсматривает. — скромно сказал дусик вместо предисловия, потирая щеки со следами тещиных когтей.
Слушали его Макаровны с Ленкой и поражались глубине человеческой подлости. Даже Колька, карауливший дверь с ножкой от стула, смущенно крякал. Мужик, блин, называется!
А придумал Валентин Борисович нехитрое. Вспомнил он сказочку, которую ему в детстве маманя рассказывала, да и решил Елену Матвеевну на Елену Митрофановну ночью поменять, когда у них на вахте пересменок бывает. О других планах, которые он в отношении Елены Матвеевны вынашивал ранее, он благоразумно промолчал.
— Я теперь совершенно перековался и раскаялся, господа! Понял я, что вся жизнь, замешанная круто в неповторимости своей, как сказал, не помню кто, была ошибкой. С понедельника начинаю я совершенно новую жизнь, старую, естесна, по херу. Да и попутно становлюсь новым человеком. Директором всех ларьков на рынке. Поэтому претензии по старым промахам принимаю только до понедельника, а наш вопрос мы должны решить немедленно, — категорично сказал он честной компании, пряча в карман обгоревший галстук.
— Нет, господин хороший! Седни никак не получится! — вдруг пыхнула сизым дымом одна из Макаровн. — Вы для начала тещу свою обратно пропишите, да в гостевой книге Колю укажите. А то мы тут все сгрудились в двух клетушках, а он и довольный! Жену еще сюда свою решил перебазировать! А Ленку нашу к себе решил подобрать! Одного уже подобрал, вонючка!..
Пока прапорщица медитировала, Пластюкова возбужденно бродила по кабинету, уговаривая ее сделать крупный вклад в мировую науку. Для своей же пользы пройти полное обследование, освободившись от всех боевых заданий и учебных тревог.
Тут зазвонила прямая штабная вертушка. Пластюкова взяла трубку. Совершенно некстати ей приказали срочно явиться в штаб каким-то странным гундосым голосом.
Как только она из кабинета вышла, в медпункт, сорвав стальные жалюзи с петель, ворвались Жеки с тридцать пятого по сорок восьмой номер. Заскулившую было сигнализацию они с мясом вырвали, все таблетки по карманам распихали, да и медицинский журнал Пластюковой тоже стырили. Заплаканную Женьку спустили за ноги в фортку — к ее подружкам-прапорщицам. Потом вытрясли из столов все бумаги на пол, написали на стенке «Спартак — чемпион!» и покинули, наконец, обезображенное помещение.
Вернулась Пластюкова в медпункт — а там полная срань, полная! Стала в штаб звонить, жаловаться, а ей и говорят, мол, сама могла бы допереть, что хахаль этот придет зазнобу свою выручать. И про какие-то жалюзи в бета-гамме вообще смешно говорить. То, что сигнализацию спер, отморозок, тоже не страшно. Для учебных целей это даже полезно. Но вот то, что у Пластюковой секретный журнал и таблетки стратегического назначения как попало валялились — тут она объяснительными не отбрешется! Правильно ее молокосос наказал! Они еще добавят! Совсем, мымра старая, нюх потеряла!..