О чем молчат фигуры
Шрифт:
За выступлением Ботвинника в Ноттингеме следила вся страна. Он еще раз доказал, что является одним из сильнейших шахматистов мира. Ведь позади него были и Эйве, и Алехин, и Ласкер, и молодые американцы Решевский и Файн. Турнир примечателен еще тем, что четыре участвовавшие в соревновании англичанина сыграли все партии между собой вничью и при этом заняли четыре последних места.
Советская пропагандистская машина использовала выдающийся успех Ботвинника «на всю катушку».
Сначала в печати появилось письмо Ботвинника Сталину.
В Центральный Комитет ВКП(б)
Товарищу Сталину
Дорогой, родной, любимый наш учитель и руководитель!
С сознанием величайшей ответственности ехал
Горячее желание поддержать честь советского шахматного мастерства заставляла меня вкладывать в игру все силы, все знания, всю свою энергию.
Я бесконечно рад тому, что могу доложить: представитель советского шахматного искусства разделил в турнире первое место вместе с бывшим чемпионом мира Капабланкой.
Это могло произойти лишь потому, что я чувствовал за собой поддержку всей моей страны, заботу нашего правительства и нашей партии и прежде всего ту повседневную заботу, которую проявляли и проявляете Вы, наш великий руководитель и вождь, чтобы поднять на неслыханную высоту нашу великую родину и выпестовать из нас, представителей советской молодежи, здоровую, радостную смену во всех областях нашего социалистического строительства. Одушевленный данным Вами великим лозунгом «догнать и перегнать», я рад, что смог реализовать его хотя бы на том маленьком участке, бороться на котором мне доверила наша страна.
Много позднее Ботвинник отрицал, что он сам писал это письмо. Вот что он рассказывал:
«Николай Васильевич принимал меня чрезвычайно довольный, подробно расспрашивал о турнире.
— Ваше письмо товарищу Сталину мы направили на дачу, и сразу же была наложена резолюция: „В печать“, — сказал Крыленко. Собственно все это он и организовал. Тогда все писали письма Сталину о своих достижениях. Крыленко меня изучил вполне и понимал, что по скромности сам я писать не буду, а отсутствие письма может нанести ущерб шахматам. Еще когда я был в Лондоне, меня вызвал к телефону Д. Гинзбург, сотрудник „64“.
— Мы получили ваше письмо, — сказал он. — Но все же, может, у вас есть какие-либо исправления, и поэтому я вам его прочту…
Я, конечно, смекнул, в чем дело, выслушал письмо и сказал, что все правильно, дополнять и изменять нечего. Тогда письмо и было направлено Сталину».
Главная партийная газета страны «Правда» победе Ботвинника посвятила передовую статью. В ней, в частности, говорилось:
«СССР становится классической страной шахмат. Знаменитые шахматные мастера Западной Европы и Америки с изумлением и завистью смотрят на рост нашей шахматной культуры. Ничего похожего нет в их странах. Никто не может соперничать с нашей страной в развитии шахматного движения».
Насчет «изумления и зависти» можно сомневаться, но в основном эти утверждения были правильны. И объяснялись наши успехи следующим образом: «Единство чувств и воли всей страны, огромное влияние и забота о людях советской власти, Коммунистической партии и прежде всего товарища Сталина — вот первоисточники побед советской страны…»
Возвращение Ботвинника было обставлено с большой помпой. Уже на границе, в Негорелом, его встречали журналисты и репортеры, в Минске, на вокзале, его приветствовала большая толпа любителей шахмат, а в Москве, на площади Белорусского вокзала, состоялся митинг.
Постановлением ЦИК Союза ССР Ботвинник был награжден орденом «Знак Почета» «за выдающиеся достижения в области шахматного искусства».
А теперь снова предоставим слово самому Ботвиннику:
«В те времена ордена вручались на заседании Президиума ЦИК СССР. М. И. Калинин был в отпуске, и председательствовал А. Червяков. Сначала он поздравил большую группу военных и вручил им ордена. В это время за столом президиума появился Н. Крыленко, и подошла моя очередь. Председательствующий стал говорить обо мне, объяснять, почему правительство решило отметить мои достижения, и заявил:
—
Вот это была похвала!»
Так Михаил Ботвинник встал в первые ряды героев того времени. Таких, как летчик Валерий Чкалов, как шахтер Алексей Стаханов, как скрипач Давид Ойстрах.
В чем сумбур?
В начале 1936 года в № 3 журнала «Шахматы в СССР», в котором, кстати, сообщалось о предстоящем III Московском международном турнире, появилась резкая критическая статья «Сумбур в композиции». Ее авторами были ответственный редактор журнала Л. Спокойный — профессор, преподававший философию, и М. Ботвинник, после турнира 1935 года ставший чрезвычайно популярным в стране и пользовавшийся огромным авторитетом. Уже в самом названии статьи нетрудно увидеть желание авторов провести аналогию с разгромным материалом «Сумбур вместо музыки», опубликованном ранее в «Правде»: это была жестокая критика и обвинения в формализме выдающегося композитора XX века Дмитрия Шостаковича.
«…Давно наступило время, — заявляют авторы, — пересмотреть идеологические позиции наших композиторов и указать им на их заблуждения и ошибки. Вначале целесообразно заняться этим шахматистам-практикам…» Соглашаясь с тем, что композиция — родная сестра практической партии, авторы далее патетически вопрошают — «так кому же, как не брату поучать родную сестру, если она сбилась с правильного пути». «Основное в шахматах — практическая игра», — безапелляционно утверждают они. «Все остальное: теория дебютов, задача, этюд играют подчиненную роль и нам нужны лишь поскольку, поскольку они помогают развитию практической игры».
Определив свое весьма утилитарное понимание задачи и этюда, авторы немедленно «берут быка за рога»: «Все современное течение в композиции, в первую очередь в двухходовке, которая с исключительным вниманием насаждается советскими композиторами, может быть определено двумя словами — формалистическое трюкачество».
Заканчивалась статья вполне в духе того времени: «…формализму в задачной композиции должна быть объявлена беспощадная борьба, как это сделано уже на фронте искусства».
Если мы углубимся в историю шахмат, то увидим, что, например, этюды появились, как только шахматисты стали записывать и собирать интересные случившиеся в партиях позиции. Первые известные нам этюды датируются IX веком. Что же касается задач, где условием является мат в определенное число ходов, то они появились значительно позже, только в XIII веке. Появление таких условных задач уже означало отход от практики. Тогда же появились условные задачи и другого рода, где мат нужно было дать или определенной фигурой, или на заранее заданном поле. Наконец, родились задачи на обратный мат, противоречащие самому смыслу игры: в них нужно было заставить противника дать мат.
Уже тогда шахматная композиция вышла на самостоятельный путь и развивалась далее, иногда приближаясь к практической игре, а иногда отдаляясь. Вот это отдаление от практики Спокойный и Ботвинник обозвали формализмом и призвали к крестовому походу против него.
Композиторы попытались защищаться. Вскоре в том же журнале был напечатан ответ известного проблемиста М. Барулина. Его статья называлась «Сумбур в мыслях», в ней он пытался отстаивать самостоятельный путь задачной композиции.
Рядом был опубликована краткая реплика Спокойного и Ботвинника. Она начиналась словами, что читатели сами разберутся, где же сумбур — в композиции или в мыслях авторов, — а заканчивался неприкрытой угрозой:
«Если т. Барулин мнит свою задачную деятельность абсолютно автономной и самодовлеющей, то тем хуже не для массового шахматного движения и не для композиции, которая будет развиваться именно по линии связи с шахматной партией, тем хуже для т. Барулина и ему подобных композиторов, неизвестно кому нужных. Теория искусства для искусства в СССР решительно осуждена и нашим задачным композиторам это хорошо известно. Мы полагаем, что Исполбюро Всесоюзной шахсекции скажет по этим вопросам свое веское слово, которое определит дальнейшее развитие нашей этюдной и задачной композиции».