О черном маге замолвите слово
Шрифт:
— Нельзя тебе, сам знаешь… Зачем торопиться… Тебе жить надо, у тебя теперь много забот, — с ласковой улыбкой говорила она, — Ты все правильно делаешь…
Есть долги, которые можно оплатить только задолжав снова.
— Есть долги, которые вообще не возможно оплатить, — черные глаза мягко светились…
Дамир проснулся. Боли не было, но на него обрушилась мгла. Услышав, что юноша завозился, Алагерда подошла ближе и окликнула его.
— Дамир, ты меня узнаешь? Я — леди Алагерда. Ты в полной
Юноша кивнул, что понял и пожаловался:
— Темно…
Волшебница непонимающе нахмурилась: по крайней мере, синие глаза смотрели вполне осмысленно, и безмозглым растением он не остался. В шатре царил полумрак, но сквозь откинутый полог в него проникало достаточно света. Алагерда все-таки прищелкнула пальцами, зажигая небольшой магический огонек, — это она могла себе позволить даже рядом с Черной Башней, — и потянулась за чашкой с питьем, когда Дамир снова спросил, садясь:
— Почему так темно…
Он смотрел прямо на нее, исхудавшая рука беспомощно застыла в воздухе… И волшебница вздрогнула, начиная понимать: «чтение» могло повлечь и такие последствия, побочные эффекты случались всякие. Она повела трясущейся ладонью у него перед лицом: никакой реакции, — Алагерда едва не отшатнулась.
— Дамир, ты… — она так и не смогла произнести это слово, но юноша ее понял, — Я… я сейчас вернусь…
Волшебница медленно развернулась и вышла из шатра, не представляя как сообщить новость Дамону.
Учиненный Властелином Башни ураган местами ободрал Пустошь до скального основания, разнеся пыль, пепел и прах далеко в море и по степи. Обняв колени руками, и запрокинув голову к небу, Дамир сидел на плоском камне, упорно добредя далеко за пределами лагеря. Порывы сухого холодного ветра обжигали веки, но глаза были широко распахнуты, и невыносимо яркая синь отражалась в такой же синей глубине под нею.
Дамир встал: тот, кто шел к нему не скрывался, и явно искал его. Юноша не услышал шагов, но теперь с легкостью мог чувствовать магов, магических существ и прочее в том же роде. Видимо за все приходится платить, и жизнь, дав что-то одной рукой, обычно затем отбирает уже обеими.
— Дамир, нам нужно поговорить… — Дамон подошел совсем близко и решительно опустил руки ему на плечи, — Я обещал тебе объяснить…
Юноша не отшатнулся, не высвободился из-под тяжести этих рук. Ирония судьбы: он шел сюда, что бы взглянуть в глаза своему наставнику, а сейчас, будучи к нему так близко, — не может его увидеть.
И никогда уже не увидит этих внимательных темных глаз, как впрочем, и всего остального.
— А стоит ли? К чему я вам теперь… Так, обуза… — голос Дамира не дрогнул: он, кажется, принял свою беду с большим мужеством, чем его горе-покровитель.
Ему показалось, что мастер Фейт… Владыка Дамон — с трудом перевел дыхание, а в следующий миг юноша оказался прижат к его груди,
— Никогда, слышишь, никогда больше не смей так говорить! И тем более думать!!! — раздался прямо в ухо сдавленный прерывающийся шепот, — Дами… Дороже тебя у меня никого нет!..
А потом Дамир вдруг ощутил на своей щеке нечто, что вовсе должно быть находилось абсолютно за гранью возможного и невозможного.
— Я никуда больше тебя не отпущу, даже если ты попробуешь сбежать! Никому не позволю причинить тебе вред… Дами, я верю, я все сделаю… Ты будешь снова видеть! Мы справимся, мы что-нибудь придумаем… Мы со всем справимся!! Я не могу тебя потерять… Дами, мальчик мой, прости меня!!!
К чему глаза, они так часто могут обмануть! Замерев, Дамир вслушивался в самый драгоценный и волшебный на свете звук: биение согревающего тебя сильного сердца…
— Не плачь… — мастер Фейт уже справился с собой и оттер слезы, которые бежали по щекам юноши, — Разве у нас есть повод плакать?
Они сидели рядом, как когда-то в Кларесте, и говорили. Дамир прижимался к плечу своего наставника, словно боялся, что если он отстранится, то тот исчезнет. Фейт или Дамон — он мог быть властелином чего угодно, но какая сила сравнится с тем, что он делал в этот момент?
Маг вел Дамира обратно к лагерю и думал, что опирающаяся на него рука и есть единственный надежнейший якорь, который не даст ему самому соскользнуть в разрушительное неистовое безумие и утратить себя.
Вот только, сможет ли он когда-нибудь, — спросил себя Дамон, пытаясь справиться с точно пережатым тисками горлом, — спокойно смотреть на две седые пряди, неподлежащим обжалованию приговором, клеймом изгоя, — серебрившиеся у висков мальчишки, которому и пятнадцати-то не было!
Эпилог
Райнарт знал, что ему пора уезжать: дома ждали жена и дети, очередная великая угроза обернулась очередной великой глупостью. Дамон обмолвился ему, что тоже собирается ненадолго уйти в Степь по совету уккэ Дайка, хотя Белые на Пустошь, разумеется, не полезут. Да даже если и полезут: к чему опять доводить до столкновений? Потыкаются в Башню, побродят в округе, — и уйдут рано или поздно, они же здесь почти бессильны.
И как оказалось, маг помнил еще об одном обстоятельстве, о котором Райнарт, признаться, запамятовал: Алагерда.
Дамон потянул за собой чародейку не в помрачении рассудка, а рассчитывая на ее способности целительницы. И что теперь делать? Швырнуть к ногам преемника Ровены?
Совместно разыграть удачное бегство? Герда, похоже, и сама не сомневалась в успешности этаких планов, отлично сознавая, что пути назад нет.
Иногда отчаянно хотелось располосовать ногтями невозмутимую физиономию «мастера Фейта» с воплями: «Какого беса ты испортил мне жизнь, скотина?!».
У нее даже платья нормального не осталось…