О Феликсе Дзержинском
Шрифт:
Мама в этой скромной обстановке умела создавать нормальные условия жизни и дать каждому ребенку все необходимое для его духовного развития. Она была очень доброй и чуткой, все дети ее сильно любили. Мама была культурной, образованной женщиной. Она владела иностранными языками, знала музыку, много читала. Оставшись без мужа, она целыми днями была на ногах, работая по дому, и являлась примером трудолюбия для нас, детей.
Феликс горячо любил свою мать, боялся причинить ей малейшее горе и всегда относился к ней с болыним вниманием. В одном из писем ко мне, вспоминая о своем детстве, он говорил, что был очень упрямым ребенком и что только доброта и чуткость матери ломали это упрямство. Он действительно рос очень настойчивым.
Учась в гимназии в Вильно и приезжая на летние каникулы в Дзержиново, я старалась помочь маме, чем могла. Я много занималась со своими младшими братишками и сестричкой, ходила с ними гулять в лес, читала им книжки и рассказывала. Феликс очень любил слушать чтение и рассказы.
Когда Феликсу исполнилось шесть лет, я начала учить его читать и писать, сначала по-польски, а с семи лет мы стали изучать и русский язык. К девяти годам я подготовила его для поступления в гимназию, и в 1887 году осенью он вместе со мной поехал в Вильно, где и выдержал экзамен в первый класс первой Виленской гимназии.
Начало учебы у Феликса было не особенно успешным, несмотря на его большие способности. В первом классе Он остался на второй год, главным образом потому, что слабо знал русский язык. В семье мы всегда говорили по-польски. В России же в то время официально было запрещено разговаривать по-польски, и во всех общественных местах говорили только по-русски. Помню, как я сама получила переэкзаменовку на шестом году обучения по русскому языку. И только потому, что не смогла объяснить одного слова. Когда педагог спросил меня: «Что такое студеная вода?» – я ответила, что это вода из студни. Он не понял, и тогда моя одноклассница объяснила, что я полька, а по-польски колодец называется студней. Узнав, что я дома говорю по-польски, он заявил: «Я научу вас говорить по-русски. Получите переэкзаменовку!»
У Феликса были большие способностп к математике. Все мои братья проявляли способности к математике. Может быть, это передалось от отца, хорошего математика.
Занимаясь в гимназии, Феликс с 14–15 лет начал давать уроки. Бедных он учил даром. Получаемые за уроки деньги оп отдавал бедным, а позднее – на социал-демократическую организацию.
В последний год своей учебы Феликс жил у бабушки на Поплавах и там на чердаке печатал листовки, воззвания, обращения к рабочим. Он мне неоднократно говорил, что судьба фабричных рабочих очень тяжела и о них надо заботиться.
О своей революционной работе этого периода Феликс в семье никому не рассказывал. Особенно скрывал он это от матери. Его деятельность была связана с большими опасностями, а он не хотел волновать ее, тем более что мама в это время была уже серьезно больна.
14 января 1896 года наша мать скончалась. Во время ее болезни Феликс часто ездил к ней в больницу в Варшаву. Сам он тогда жил и учился в Вильно. Смерть горячо любимой матери была тяжелым ударом для Феликса.
После смерти матери Феликс ушел из гимназии и весь отдался революционной работе. В это время он жил у меня на Поповской улице в Вильно. К нему часто приходил известный социалист доктор Домашевич. 2 Они забирались куда-нибудь в уголок и там тихо, чтобы я не слышала, вели свои беседы. Я знала, что Домашевич нелегальный, и я боялась, что его выследят и арестуют у меня на квартире: я воспитывала двух младших братьев. Они учились в той же гимназии, из которой добровольно ушел Феликс, оставив у дирекции недобрую память о себе. Вопрос об уходе из гимназии был им продуман и решен. Но, покидая гимназию, Феликс высказал педагогам прямо в лицо всю правду об их методах воспитания. Он вошел в учительскую и, обращаясь к преподавателю русского языка, по фамилии Рак, которого гимназисты особенно ненавидели за шовинизм и притеснение учащихся-поляков, заявил, что национальное угнетение ведет к тому, что из учеников вырастут революционеры, что педагоги-притеснители сами готовят борцов за свободу.
2
А. Домашевич – один из организаторов в Вильно литовской социал-демократии. В 90-х годах прошлого века был сослан на пять лет в Сибирь. После Октябрьской революции жил в буржуазной Литве, несколько раз подвергался арестам.
Это выступление Феликса застало педагогов врасплох. Они были так ошеломлены, что не успели принять никаких мер. Дома Феликс весело рассказывал обо всем этом, чувствуя большое удовлетворение от выполненного долга.
После этого случая отношение в гимназии к двум нашим младшим братьям резко изменилось, учиться им было очень трудно. А через год директор заявил, что лучше будет, если они переедут в другой город, ибо аттестата зрелости в Виленской гимназии им все равно не получить. И хотя братья учились хорошо, они вынуждены были уехать кончать гимназию в Петербург.
Чтобы не беспокоить меня своей нелегальной работой, Феликс в январе 1897 года переехал на другую квартиру, в Заречье (в дом Миллера), а в марте того же года перебрался в Ковно. Там через четыре месяца Феликса арестовали. Об этом я узнала только из его письма от 25 (13) января 1898 года из Ковенской тюрьмы.
Перед его отправкой в ссылку в Вятскую губернию я поехала в Ковно повидать брата и попрощаться с ним. Приехала я поздно вечером и, узнав на вокзале, где находится тюрьма, отправилась туда. Мне пришлось ждать всю ночь до рассвета у стен тюрьмы. Вдруг раздался стук открываемых ворот, и вслед за этим послышался звон кандалов. Я очнулась, подошла к воротам, из которых в окружении жандармов медленно выходила партия заключенных. Они были закованы в кандалы. Среди них был и Феликс. Сердце мое сжалось, когда я увидела брата. Я заплакала. Я пыталась подойти к нему, но жандарм не разрешил, и я услышала несколько слов Феликса:
– Успокойся, не плачь, видишь, я силен и напишу тебе.
Это был его первый арест и ссылка. Ему было тогда 20 лет. В этот первый раз, как и во все остальные, он был силен духом и уверен в правоте своего дела. Он знал, что все выдержит и доведет свое дело до конца.
Из ссылки он писал мне, выражая надежду, что скоро вернется. По письмам было видно, что он непоколебим.
В конце августа 1899 года Феликс бежал нз ссылки в Варшаву. Но там его вскоре снова арестовали и сослали в Сибирь. Оттуда он также удачно бежал и явился в Поплавы, к нашей двоюродной сестре Станиславе Богуцкой. Привожу ее рассказ:
«В один сентябрьский полдень 1902 года неожиданно в дом вошел Феликс. Вид у него был усталый, одежда порвана, на ногах дырявые сапоги, ноги опухли от долгой ходьбы. Но, несмотря на усталость, Феликс был весел и очень доволен своим возвращением. Он сразу начал играть с детьми, которых очень любил. Умывшись и переодевшись, он вместе со всеми сел обедать. Во время обеда Феликс много рассказывал о ссылке, о том, как он бежал со своим товарищем в лодке. На следующий день он отправился к своим друзьям Гольдманам, а затем уехал в Краков».
Перед отъездом за границу Феликс приехал ко мне в Мицкевичи Слуцкого уезда. Возвращаясь с прогулки с детьми, я увидела Феликса, сидящего у нас на крыльце. Несказанно обрадованная, я бросилась его обнимать, а он шепнул мне: «Я Казимир».
Четырехлетний сын мой очень удивлялся, что я называю его то Казик, то, забывшись, Феликс, и спрашивал: как же зовут дядю? Феликс всегда был очень осторожным и просил меня называть его Казимиром, чтобы кто-нибудь случайно не узнал, что он здесь. Через два-три дня Феликс уехал за границу, и я стала получать от него письма из Швейцарии.