О'Флаэрти, кавалер ордена Виктории
Шрифт:
как ты, храни его бог. Его рука была куда чище моей, на которой, может,
еще кровь его родни. Миссис О'Флаэрти (угрожающим тоном). Да разве так разговаривают с матерью,
щенок ты паршивый? О'Флаэрти (решительно). Придется тебе привыкать, если сама не перестанешь
молоть чепуху. Виданное ли дело, чтобы парня, с которым носились короли
и королевы которому в разных столицах пожимали руку самые знатные
господа, бранила и попрекала его собственная мать, стоило ему приехать
домой
королям захочу, тем и буду пожимать руку! А если твой сын нехорош для
тебя, пойди и поищи себе другого. Ясно? Миссис О'Флаэрти. Это ты у бельгийцев, что ли, понабрался такого наглого
бесстыдства? О'Флаэрти. Бельгийцы хорошие люди, и французам впору быть с ними полюбезней,
да еще теперь, когда боши их почти прикончили. Миссис О'Флаэрти. Хорошие люди!.. Нечего сказать, хорошие люди! Чуть их
ранят, приезжают сюда, потому что мы католическая страна, и потом ходят
в протестантскую церковь, потому что с них там ни гроша не берут. А
другие и вовсе в церковь носа не кажут. Это, по-твоему, хорошие люди? О'Флаэрти. Ты, конечно, здорово разбираешься в политике! Эх, много ты знаешь
о бельгийцах, о чужих странах и о мире, в котором живешь, да хранит
тебя бог! Миссис О'Флаэрти. Да уж, конечно, побольше твоего! Ведь я как-никак тебе
матерью прихожусь! О'Флаэрти. Ну и что?! Как ты можешь знать больше моего о том, чего никогда и
в глаза не видала? Ты думаешь, я зря на этом европейском материке
полгода сидел в окопах и три раза был заживо похоронен в них, когда нас
накрывали снаряды?! Уж я-то знаю, что к чему. У меня свои причины
участвовать в этой великой стычке. Мне стыдно было бы сидеть дома,
когда все кругом дерутся. Миссис О'Флаэрти. Если тебе так хотелось драться, отчего ты не пошел в
немецкую армию? О'Флаэрти. Там платят всего пенни в день. Миссис О'Флаэрти. А коли так, разве нет на свете французской армии? О'Флаэрти. Там платят всего полпенни. Миссис О'Флаэрти (сбитая со своих позиций). Вот грабители! Ну и крохоборы же
эти французы, а, Динни?! О'Флаэрти (насмешливо). Может, ты еще хотела, чтобы , я пошел в турецкую
армию и стал поклоняться язычнику Магомету, который сунул себе в ухо
зерно, а когда прилетел голубь и склевал его, сделал вид, будто это
знамение свыше? Я пошел туда, где матерям дают самое большое пособие, и
вот мне благодарность. Миссис О'Флаэрти. Большое пособие, говоришь? А ты знаешь, что со мной
сделали эти выжиги? Приходят ко мне и говорят; "Много ли ваш сын ест?"
А я и говорю: "Такой едок, что никак не напасешься; и на десять
шиллингов в неделю не прокормить". Я-то думала, чем больше скажу, тем
они больше и платить станут. А они
десять шиллингов из вашего пособия, потому что теперь его кормит
король". "Вот как?
– говорю я.
– А будь у меня шестеро сыновей, вы
удерживали бы по три фунта в неделю и считали бы, что не вы мне должны
платить, а я вам?" "У вас, - говорят, - логика хромает". О'Флаэрти. Что-о? Миссис О'Флаэрти. Логика, так и сказал. А я ему тогда говорю: "Не знаю, что
там у меня хромает, сэр, а только я честная женщина, и можете оставить
при себе свои поганые деньги, если вашему королю жалко их дать бедной
вдове. И будь на то воля божья, англичан еще побьют за такой смертный
грех, за то, что бедняков притесняют". Сказала, да и захлопнула дверь
перед самым их носом. О'Флаэрти (в ярости). Ты говоришь, они удерживают десять шиллингов в неделю
на мои харчи? Миссис О'Флаэрти (утешая его). Нет, сынок, всего полкроны. Я уж не стала с
ними спорить, ведь у меня есть еще моя пенсия по старости, а они-то
хорошо знают, что мне всего шестьдесят два стукнуло. Все равно я
одурачила их на полкроны. О'Флаэрти. Да, чудной у них способ вести дела. Сказали бы прямо, сколько
станут платить, - и никто не был бы на них в обиде. Так нет же, если
есть двадцать способов сказать правду, а один - надуть, правительство
обязательно постарается надуть. Так уж устроены все правительства. что
не могут не надувать.
Из дома выходит горничная Тереза Дрискол.
Тереза. Вас зовут в гостиную чай пить, миссис О'Флаэрти. Миссис О'Флаэрти. Смотри, голубушка, не забудь оставить мне глоток крепкого
чаю на кухне. У меня от их жидкого господского пойла живот пучит, если
я его потом не запью. (Уходит в дом, оставляя молодых людей наедине.) О'Флаэрти. Это ты, Тесси? Как поживаешь? Тереза. Спасибо, хорошо. А ты? О'Флаэрти. Слава богу, не жалуюсь. (Достает золотую цепочку.) Посмотри, что
я тебе привез. Тереза (отступая на шаг). Мне даже страшно к ней притронуться, Динни. А ты
не с мертвеца ее снял? О'Флаэрти. Нет, я снял ее с живого. И как еще он был благодарен мне, что
уцелел и заживет теперь припеваючи у нас в плену, пока я буду драться,
каждую минуту рискуя шкурой. Тереза (беря цепочку). Ты думаешь, это настоящее - золото? О'Флаэрти. Во всяком случае, настоящее немецкое золото. Тереза. Но серебро у немцев не настоящее, Динни. О'Флаэрти (лицо его мрачнеет). Ну, во всяком случае, это лучшее, что нашлось
у боша. Тереза. А можно, я покажу ее в следующий базарный день ювелиру? О'Флаэрти (хмуро). А хоть самому черту! Тереза. Чего ты злишься? Мне просто хочется знать. А то хороша я буду, если