О Христе и Церкви
Шрифт:
Этап второй. Начиная с раннего средневековья, христианство распространилось повсюду. Строятся большие церкви, уже не за столом совершается Евхаристия, и литургия уже совершается так, что неизвестно, где там стоит священник, и уже постепенно теряются знакомые слова, потому что они произносятся на языке, который забывает народ. Церковь теряет дух общности. И это приносит ей колоссальные утраты, огромные провалы, превращая средневековье в полосу церковных кризисов.
Находили два выхода из этой ситуации: первый - это создание сект. Действительно, Реформация началась не с Лютера, а со Средних веков. Уже тогда стали появляться последователи Петра Вальдо, Арнольда Брешианского, Виклифа, Савонаролы. Было очень много таких людей, в том числе и в России. Их преследовали, но они создавали секты. Это были люди выдающиеся, иногда мыслящие почти церковно, иногда уклонявшиеся от христианства далеко в сторону. Но, несмотря на весь талант этих героев, многие из которых кончили на костре, как Гус и Савонарола, все-таки в них не дышала
Был найден средневековый компромиссный вариант: находиться внутри Церкви, но возродить дух экклесии - это были монастыри, монашеские ордена. Люди, которые хотели всерьез быть христианами (общество было внешне христианским, а по существу безобразным), уходили и создавали свои общины. Иногда удачно, иногда неудачно, но каждый раз, когда возникал орден, он становился как бы церковью в Церкви, как говорится, государством в государстве. И это была огромная обновляющая сила. Я не буду входить в исторические детали, напомню только, что было клюнийское движение, были Бернард Клервоский, Франциск Ассизский. Сама Реформация, протестантизм, очень много сделала для того, чтобы вернуть общинность Церкви. Протестантские подразделения создавались как братства. Протестанты создали первые коммуны, христиан-ские коммунистические поселения в США. Протестанты создавали первые братства, где была общность имущества, - они все время над этим работали. Но каждый раз у них это срывалось, потому что они становились "узкими", и в конце концов дух сектантства побеждал. А дух сектантства бесплоден. Возрождать монашеские ордена? Да, это делают, но в современных условиях такое решение - уже устаревшее, оно не может охватить все.
И поэтому в современной Церкви, начиная уже с конца XIX в., начались попытки возврата к Церкви как к общине верующих. Для этого пытались создавать различные православные братства, которые существовали под весьма разными девизами, включая даже "Общество трезвости" - такое было в православии. Они были связаны совместной молитвой, общей для всего сообщества; они были связаны особым трудом для конкретной цели. Особенно прекрасны были общества, которые посвящали себя заботе о больных, о беспризорных и т. д. На Западе это распространилось очень широко, методология была разработана рядом лиц уже в XX в. В нашем веке вот такие небольшие приходы старались оживить дух братства - прежде всего совместной молитвой, трапезой, литургией на национальном языке, которая совершалась тоже всеми вместе, чтением Священного Писания, которое должно было снова вернуться в Церковь. (Потому что, как говорил один солдат, кажется, в восемнадцатом году: "Разве мы знаем, что там, в Евангелии - мы только крышку его целовали! Не для нас писано!..") Чтение Писания, взаимопомощь, совместная молитва - так были устроены эти общества, небольшие приходы, братства, как бы очаги, вокруг которых группировались люди. Их было много в начале ХХ в., и сейчас их существует весьма немало. Некоторые действительно имеют монашеский характер, но значительное большинство - светские.
Имеет ли это для нас интерес? Имеет, и вот какой. Мы не можем создавать ни монашеских орденов, ни братств, ни даже обществ трезвости - ничего этого нам не нужно, у нас есть Церковь. Но мы всегда должны помнить, что полнота Церкви осуществляется в братском единстве - в том же самом, что было: в вере, в надежде, в любви и в Софии. Вера - это когда вы вместе причащаетесь (это мне всегда радостно), вера - это Слово Божие, в которое мы углубляемся. Надежда - это значит всегда смотреть выше и вперед, не замыкаясь в нашей повседневности; ведь можно покрыться плесенью, уйти в глубину мелких забот и вообще не жить - не жить, а влачить жизнь. И любовь - слово, конечно, невероятно затасканное, но другое нам придумывать ни к чему... А вот подумайте: пройдет много лет, всякие люди будут в вашей жизни, но те, с кем вас связывало что-то духовное, останутся - эта связь особенная, она ничем не может быть заменена, потому что она вечная. Понимаете, мы всегда ориентируемся на временные вещи. Вот как школьники, студенты объединены вместе - все это хорошо, но это все временное; как звери, собранные вместе на площадке молодняка: потом проходит время, и всех их разводят по своим отдельным клеткам. И только если что-то глубокое связывает людей, тогда связь сохраняется.
Есть ли здесь какие-то препятствующие факторы? Конечно, есть. Если посмо-трите Послания апостолов, вы увидите, что были и соперничество, и ревность, и какие-то грехопадения среди людей, была даже простейшая жадность, поскольку все приносили еду, но некоторые, принеся много, думали: я принес, а этот ничего не принес и будет есть - и скорей пытались наесться. Это смешно, но апостол Павел об этом пишет просто с отчаянием!..
Таким образом, в этой жизни у нас есть определенный эталон (это не значит, что надо его имитировать). Один французский писатель-атеист предположил, что если бы сегодня апостол Павел прошелся по современным городам, то он бы узнал христиан только в баптистских собраниях, все остальное он, вероятно, принял бы за какие-то языческие богослужения. По внешности, по видимой внешности это верно. Безусловно, баптисты имитируют, довольно удачно и успешно, первохристианские общины. И они (во всяком случае, их руководство) очень стремятся выйти из сектантского замкнутого круга. Они хотят ассимилировать христианскую культуру России - это очень положительный штрих. (В одном из последних номеров их журнала вышла статья о Максиме Греке - ну какое он имеет отношение к баптистам? Никакого!)
Значит, для того чтобы быть христианином в Церкви, надо не быть сектантом и в то же время не быть тем человеком, который служит двум господам. Вот - Сцилла и Харибда. Сцилла - сектантство, православное или баптистское, когда мы говорим: все это светское, все это нам не нужно, все это чужое и т.д. А Харибда - это полная мимикрия, когда они матерятся и ты материшься, они озорничают и ты тоже с ними, как бы из солидарности, конечно, но это плохая солидарность.
Значит, христианин должен быть другом язычника, но христианином. И должен сказать: я за тобой пойду всюду, но вот здесь, извини, я должен остановиться... Не обязательно в такой именно форме, но по существу это так.
И еще одно: так было задумано изначально. Ибо первые слова о человеке ко-гда Бог говорит: "нехорошо ему быть одному"; и когда Он создает ветхозаветную Церковь, Он призывает Авраама и тут же говорит, что из него произведет целый народ. То есть все время речь идет о народе Божием - не об отдельных избранниках Божиих, которые ходят среди толпы извергов, а о народе. Народе не в этническом смысле слова, а в особенном, духовном смысле. Потому что кроме этнических народов есть народ Божий, который охватывает десятки разных этносов. Православные, католики, плюс еще протестанты - все это народ Божий. В последнем номере "Науки и религии", к примеру, один автор пишет, что сейчас каждый четвертый человек на земле - католик. (Правда, я эти цифры не проверял.) Нас, православных, около 100 млн. человек. К дохалкидонским Восточным Церквам принадлежит тоже много людей, я думаю, что не менее 70 млн. Так что народ Божий - он большой, включающий в себя множество этносов. Но, в сущности говоря, народ Божий может быть даже тогда, когда он насчитывает единицы; когда существует один приход, он уже есть Церковь, в нем есть все: в нем есть Христос, Священное Писание и таинства, которые и есть присутствие Христа, - если рассматривать не административно, не регионально, не организационно, не институционно, а реально. И так говорили и отцы Церкви: каждая поместная церковь, даже каждое место, где совершается литургия, это уже есть Церковь во всей своей полноте, вот такая, как она есть. Как вам это пояснить? Если взять какой-то организм, то часть его, которая содержит весь набор хромосом, - уже своего рода организм в миниатюре, она содержит всю модель целиком и может воспроизвести этот организм.
Вот вкратце о том, как выглядели первохристиане, что делали люди, когда Церковь стала государственной, и как к первохристианской модели стали возвращаться и в России, и на Западе.
НАДЛЕЖИТ БЫТЬ РАЗНОМЫСЛИЮ
В Новом Завете есть слова: "Надлежит быть и разномыслиям между вами". Что это означает? Это означает, что христианство, единое по духу своему, единое по корню своему, единое по своей богочеловеческой основе, по своей мистической основе, - на уровне человеческом, интеллектуальном, социальном многообразно.
Попытку пренебречь этим мы имеем в столь почтенном институте, как единый латино-католический христианский мир: попытку сделать единым стиль жизни, молитвы, богослужения, идеологии во всем христианском мире. Это, конечно, прекрасно. Прекрасно потому, что в этом внешнем единстве проявлялось какое-то единство внутреннее. И человек, приезжающий, скажем, с берегов Средиземного моря куда-нибудь в холодные снега северных Скандинавских стран, мог слышать тот же напев латыни и видеть статуи тех же святых, которые он видел в своих краях. Но на самом деле эта попытка в значительной степени искусственная. Намерение ее благое, плоды часто бывают неплохие; кстати, только этим и держалась Европа в Средние века - тем, что Церковь была едина организационно, - но, как известно, это привело к восстаниям и мятежам различных христианских группировок другого стиля жизни, стиля душевного, стиля цивилизационного. Восстание северных племен в виде Реформации, откол азиатских племен в виде монофизитских и несторианских церк-вей, обособление Восточной Православной Церкви как определенного этнопсихологического ареала, который впитал в себя наследие Византии и ряда славянских стран (не все славянское тождественно Православию, как вы знаете; например, Польша - довольно сильная по цивилизации славянская страна, принадлежащая другому этнопсихологическому ареалу).
Сейчас эти границы переместились, смешались, и мы не можем уже сказать, как говорят многие люди, что вот эта страна имеет единый стиль и дух. Уже вообще нет в мире такой страны, которая имела бы единый стиль и дух, потому что XX век - век бесконечных перевоплощений и влияний. Тем не менее, если смотреть с высоты птичьего полета, все-таки эти географические пятна остались. Что же нас сейчас интересует? То, что внутри Православной Церкви уже давно намечалось многообразие ее ликов и форм. И мы не должны смотреть на те формы, которые нас не устраивают, которые кажутся нам устаревшими, как на нечто дегенеративное или же как на пережиток минувших веков. Мы должны на это смотреть как на одну из форм духовности. Более того, здесь нам становятся понятными слова Нового Завета: "Надлежит быть разномыслиям".