О Лермонтове. Работы разных лет
Шрифт:
Как и у Сальери, орудие убийства здесь одновременно и орудие самоубийства. Яд был куплен Арбениным «тому назад лет десять» после разорившего его проигрыша, и он собирался либо отыграться, либо покончить счеты с жизнью; его «вынесло счастье». Так в Арбенине начинает проступать абрис пушкинского образа.
Лермонтов довольно близко следует пушкинской концепции Сальери, хотя, конечно, деформирует и упрощает ее. Арбенина не преследует маниакальная жажда смерти, и ему не свойственна идея самоубийства в момент высшего наслаждения. Зато «шепот искушения» убить своего врага ему знаком, — и Лермонтов развертывает эту формулу в целую картину: сцену 2, выход 2, где Арбенин стоит перед спящим Звездичем. Здесь есть несколько прямых реминисценций из «Моцарта и Сальери». «Удобный миг настал!., теперь
Это сальериевское «Теперь пора». Подобно Сальери, Арбенин движим не одной личной местью. Убийство Моцарта должно восстановить поколебленную мировую справедливость: отравление Нины в философии Арбенина также предстает как некий социальный искупительный акт:
Я докажу, что в нашем поколенье Есть хоть одна душа, в которой оскорбленье, Запав, приносит плод…Не найдя в себе сил убить князя во время сна, он уходит в смятении, и в его монологе вновь проскальзывает словечко Сальери:
Я трус?., трус… кто это сказал…Реминисценции появляются там, где Лермонтову нужно дать психологический рисунок образа. Автор «Маскарада» следует за своим предшественником в изображении сомнений и колебаний убийцы:
САЛЬЕРИ Что ты сегодня пасмурен? МОЦАРТ Я? Нет! САЛЬЕРИ Ты, верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен? НИНА …Ты нынче пасмурен! ты мною недоволен? АРБЕНИН Нет, нынче я доволен был тобой.Этот преимущественно психологический угол зрения сказывается постоянно, — но он же является для Лермонтова и ключом к углубленному прочтению образа Сальери в его философских основах. И Сальери, и Арбенин рассматривают свое преступление как трагическую и неизбежную миссию — миссию судьи и палача, при этом в жертве сосредоточивается то, что является для обоих высшей жизненной ценностью: искусство для Сальери, любовь — для Арбенина. Поэтому уничтожение жертвы для обоих есть одновременно и самоуничтожение. Эта идея очень ясно звучит в монологе Арбенина, также соотносящемся с монологом Сальери:
Закона я на месть свою не призову, Но сам, без слез и сожаленья, Две наши жизни разорву!Итак, намеченный мотив «яда-талисмана», предназначенного для самоубийства, развивается у Лермонтова именно так, как это было и в пушкинской трагедии: убийства и самоубийства одновременно — понятно, при иной психологической мотивировке. Разница этих мотивировок — разница между конфликтом трагическим и драматическим. Сальери бросает вызов надличностным силам; в его рационально выстроенном универсуме не находится места для индивидуальности, противоречащей общему закону, для гения. Индивидуальность гения — аномалия, она должна быть устранена. В драматической системе «Маскарада» и в системе представлений Арбенина Нина — все же индивидуальность, а не функция миропорядка; Арбенин ищет в ней тех положительных начал, которые утрачены обществом, и ищет для себя; конфликт замыкается в социальной и в личностной сфере. Сальери еще несет на себе печать героя античной трагедии, борющегося с судьбой; Арбенин окончательно утратил их и тяготеет к герою драмы и даже мелодрамы. Этим различием определяются и дистанция между содержанием монологов, и угол зрения Лермонтова на пушкинскую трагедию.
Цепь реминисценций и парафраз из «Моцарта и Сальери» словно ведет нас к кульминационной сцене отравления.
5
Отвергнутая жертва
В пушкинской трагедии это одна из трудных для толкования сцен.
МОЦАРТ ………………………… …Ах, правда ли, Сальери, Что Бомарше кого-то отравил? САЛЬЕРИ Не думаю: он слишком был смешон Для ремесла такого.В другом месте нам пришлось касаться источников этой реплики. Здесь мы о них говорить не будем [507] . Заметим лишь, что внутреннее родство связывает в глазах Пушкина фигуры Бомарше и Моцарта и что еле заметная тень недоброжелательства сквозит в сальериевском словечке «смешон».
МОЦАРТ Он же гений, Как ты да я. А гений и злодейство — Две вещи несовместные. Не правда ль? САЛЬЕРИ Ты думаешь? (Бросает яд в стакан Моцарта.) Ну, пей же.507
См. этюд «Бомарше в „Моцарте и Сальери“» [Вацуро В. Э. Записки комментатора. С. 99–107].
Это первое импульсивное движение, безумный вызов судьбе, которая, кажется, говорит устами Моцарта.
МОЦАРТ За твое Здоровье, друг, за искренний союз, Связующий Моцарта и Сальери, Двух сыновей гармонии. (Пьет.) САЛЬЕРИ Постой, Постой, постой!.. Ты выпил!., без меня?Что значит этот жест неуверенности и смятения?
Его толкуют иногда как жест самообуздания. Сальери готов проговориться и мгновенным усилием воли подавляет свой порыв [508] . Но, может быть, его следует понимать иначе.
508
См.: Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826–1830). М., 1967. С. 626; Ю. Н. Чумаков (Чумаков Ю. Н. Указ. соч. С. 62) допускает в жесте Сальери приглашение «совершить двойное самоубийство», выпив яд из одного стакана.
Моцарт выпил бокал до дна.
Он не передал Сальери недопитую «чашу дружбы». «Философское самоубийство» не состоялось. Состоялось убийство.
Мы вправе говорить о «модусе неопределенности», каким отмечена эта сцена.
В «Пиковой даме» Германн «обдернулся». Случай вторгся в стройную систему, созданную демиургом, и разрушил ее до основания. Крушение стоило Германну рассудка.
В «Выстреле» месть, осуществленная Сильвио, лишила его смысла жизни.
Разрешение конфликта в «Моцарте и Сальери» находится в промежутке между этими двумя вариантами.
Жизнь Сальери исчерпана; подобно Сильвио он, совершив убийство Моцарта, все же убивает самого себя, — именно в тот момент, когда он отказался от идеи самоубийства — или когда ему было в нем отказано. И с этим мотивом странно и парадоксально связан мотив наслаждения, которое он испытывает, слушая «Реквием» Моцарта, — наслаждения высшего и последнего, о чем Сальери знает. И не ожиданием ли смерти продиктована прощальная его реплика Моцарту — реплика, зловещий смысл которой пока понятен лишь ему одному: