О любви и прочих бесах
Шрифт:
— Их всего шесть, но поют, как добрая сотня, — сказала настоятельница. — Кроме того, свинья визжит по-человечьи, а коза родила тройню. — И добавила, повысив голос: — Подобное случается у нас с тех пор, как епископ соизволил одарить нас этой ведьмой.
Немалую тревогу вызывал у нее и сад, столь бурно цветущий, что, казалось, его заколдовали. По пути она успела сообщить Делауро, что тут вдруг появились невероятно крупные и нагло яркие цветы, а некоторые из них распространяют тошнотворный запах. В самых обыкновенных явлениях ей виделось нечто сверхъестественное. С каждым сказанным словом ее речь становилась все напористее и категоричнее, и Делауро решил, что
— Мы не утверждаем, что девочка одержима бесом, — сказал он. — Имеются лишь некоторые признаки ее ненормальности.
— То, что мы видим, говорит само за себя, — сказала настоятельница.
— Не спешите, — сказал Делауро. — Порой мы считаем кознями дьявола то, чего не понимаем, и не думаем о том, что это может быть предрешением Божьим, для нас непостижимым.
— Я полагаюсь на мудрость святого Фомы Аквинского: дьяволу нельзя верить, даже если из его уст исходит истина, — заявила настоятельница.
На втором этаже жилого здания царила тишина. С одной стороны коридора находились пустые кельи, запертые на замок в течение дня, а по другую сторону вереницей тянулись окна, открытые навстречу морскому бризу. Послушницы, казалось, занимались где-то своими делами, но в действительности все они тайком следили за настоятельницей и ее гостем, направлявшимися к тюремному домику.
Путь к камере Марии Анхелы вел мимо кельи-камеры Мартины Лаборде, старой монахини, осужденной к пожизненному заключению за убийство кухонным ножом двух кларисок. Причины расправы остались неизвестны. Она сидела в камере уже одиннадцать лет, и всех гораздо больше интересовали ее раз за разом срывавшиеся побеги, чем совершенное ею преступление. Она не хотела знать, что быть приговоренной к пожизненному заключению не хуже, чем быть монахиней, и была в этом так уверена, что просила сделать ее хотя бы прислугой в тюремном доме. Она была одержима желанием свободы не меньше, чем своей святой верой, но с радостью снова прикончила бы кого-нибудь, чтобы выйти на волю.
Делауро не мог удержаться от почти детского любопытства, чтобы не заглянуть в камеру через зарешеченное окошко. Мартина лежала на спине. На его взгляд она повернула голову к двери, и Делауро вздрогнул от ее светившихся безумием глаз. Настоятельница в испуге оттолкнула его от оконца.
— Осторожнее, — сказала она. — Эта мразь способна на все.
— В самом деле на все? — спросил Делауро.
— В самом деле, — подтвердила настоятельница. — Если бы это зависело от меня, я бы ее давным-давно выпустила на свободу. Слишком много беспокойства доставляет она монастырю.
Когда надзирательница открыла дверь камеры Марии Анхелы, оттуда пахнуло вонью. Девочка лежала на своем жестком ложе без матраца, связанная по рукам и ногам кожаными ремнями. Она не шевелилась, только в глазах отражался блеск моря. Делауро увидел девочку из своего сна, застыл на месте, по спине пробежал холодок. Он закрыл глаза, страстно помолился, не размыкая губ. И самообладание полностью вернулось.
— Если это бедное создание действительно одержимо бесом, — сказал он, — то здесь самое подходящее место для таких.
Настоятельница ответила: «Благодарю вас на добром слове». Мол, они всегда наводят порядок в камере, но, бывает, Мария Анхела сама превращает ее в отхожее место.
— Мы воюем не против нее, а против дьяволов, овладевших ею, — сказал Делауро.
Он на цыпочках, дабы не запачкать ног, прошел по камере и окропил ее святой водой, пробормотав положенные слова. Настоятельницу вдруг вогнали в страх капли воды, оставшиеся на стене.
— Кровь! —
Делауро упрекнул ее за легкость суждений. Во-первых, вода — не красная кровь, а во-вторых, если бы и стала кровью, это не может быть делом рук дьявола. «Справедливее было бы считать это чудом, а чудо — это промысел Божий», — сказал он. В действительности же увиденное оказалось ни тем, ни другим, потому как, высохнув, водяные капли, испарившись, оставили на известковой стене пятна ярко-зеленого цвета. Настоятельница покраснела. Дело в том, что не только монахини Санта Клары, но и все женщины той эпохи не имели доступа к академическому теологическому образованию, а она свои первые уроки схоластического единоборства получила в семье богословов-самоучек и к тому же еретиков.
— Во всяком случае, — заметила она, — нельзя отрицать того, что у дьяволов есть некоторая возможность менять цвет крови.
— Своевременно выраженное сомнение украшает диспут, — сказал Делауро и взглянул на нее. — Тем не менее прочитайте писание святого Августина.
— Читала и не раз, — сказала настоятельница.
— А вы снова почитайте, — сказал Делауро.
До того как ближе познакомиться с девочкой, он очень вежливо попросил тюремщицу выйти из камеры. Потом, весьма сухо, обратился к настоятельнице:
— И вы тоже, будьте добры.
— Ответственность возлагается на вас, — сказала она.
— Епископ — наша высшая и ответственная власть, — сказал он.
— Можете не напоминать об этом, — сказала она не без сарказма. — И так известно, что тут вы — хозяева милостью Божьей.
Делауро доставил ей удовольствие, дав сказать последнее слово. Он сел на край твердого ложа и со вниманием медика оглядел девочку. С внутренней дрожью ему еще не удалось справиться, но ладони уже не потели.
При осмотре оказалось, что вся она — в синяках и царапинах, а ноги до крови растерты кожаными ремнями. Но самым страшным зрелищем оказалась рана на щиколотке, кровоточащая и гноящаяся — результат изощренных манипуляций шарлатанов-знахарей.
Во время осмотра Делауро объяснял ей, что ее привезли сюда не для того, чтобы мучить, а для того, чтобы изгнать из нее дьявола, который, возможно, поселился в ее теле и хочет украсть ее душу. Она должна помочь ему узнать, так ли это на самом деле. Но ничто не свидетельствовало о том, слышит ли она его и понимает ли, что он искренне хочет ей помочь.
По окончании осмотра Делауро велел принести шкатулку с лекарствами, но монахине-врачевательнице входить запретил. Сам смазал больные места всякими бальзамами, слегка подул на ранки, удивляясь, как стойко девочка переносит боль. Мария Анхела не ответила ни на один из его вопросов, не слушала его успокоительных речей, ни на что не жаловалась.
Начало обескураживало. В гнетущем состоянии духа вернулся Делауро в благодатную тишь своей библиотеки, которая занимала самое большое помещение в епископском Дворце, но была без единого окна. Вдоль стен громоздились застекленные шкафы из красного дерева с ровными рядами книг. В центре стоял огромный стол с географическими картами, астролябией и другими мореходными приборами и пособиями. Посредине возвышался глобус с добавлениями и исправлениями, которые время от времени чертили на нем картографы, по мере того как увеличивался шар земной. В глубине залы находился простой письменный стол с чернильницей, перочинными ножами, индюшачьими перьями для письма, промокательной пудрой и вазой с единственной давно увядшей гвоздикой. Здесь царили полумрак, запах старых бумаг, прохлада и умиротворяющий покой музея.