О любви ко всему живому
Шрифт:
– Эй, где ты, давай руку, я тебя вытащу. Не ушибся?
Но мальчик не ответил, а выглянувшая на мгновение луна высветила внизу что-то невнятное – то ли просто вода на дне поблескивает, то ли кто-то лежит навзничь. Зрение у Наташи и так не очень, а в сумерках вообще куриная слепота одолевала, поэтому она перестала вглядываться и стала слушать, дышит ли. Но собственное хриплое дыхание заглушало все звуки. Она замерла, но тут откуда-то издалека донесся крик:
– …шаа… – И она узнала голос Тима. Ну конечно, он остался и теперь ищет ее. Вскочила и сразу же остановилась – а мальчик? Там внизу ребенок, потерявший сознание, которому никто, кроме нее, не поможет. Кажется, он там. Потому что Наташа до конца не поняла, не привиделось ли ей. А где-то пропадает Тим, чужой муж, которого она любит. Наташа ни на секунду не сомневалась,
Ветер прошелестел, или ребенок вздохнул? Или Тим вдалеке позвал из последних сил «Таша»? Или – «Маша»? Смешно… В голове шумело, и уже не снаружи шли голоса и стоны, а изнутри нарастали гул и грохот. Наташа не выдержала, закрыла уши руками и побежала прочь от звуков, от необходимости действовать.
Далеко не убежала, провалилась по колено в неглубокую канаву, полную стоячей ледяной воды. Промокла, зато в голове прояснилось.
Выбралась, выжала подол, растерла ноги и пошла, не торопясь, непонятно куда, лишь бы не сидеть и не мерзнуть. По дороге думала:
«Боженька мой добрый, скажи мне, чего я хочу? Я же сильная, по-настоящему сильная, как бы там обо мне врачи ни говорили, а здоровья и характера хватит, чтобы добиться всего, чего пожелаю. Только ведь не надо ничего. Место, которым хотят, то ли отсохло, то ли не выросло. Вроде ребенка бы надо, но как-то страшно пока, особенно теперь, когда с Алешей все рассыпается. Тима? Очень люблю, из последних сил, и Машка мне не преграда, но вот девочки как? Может, совесть не позволяет, но о какой совести речь, когда во лжи существуем оба, давно бы разбежались, если б мешала. Спит она, делай что хочешь.
Но штука в том, что не хочу ничего, и жить-то – не очень. Ведь сегодня, когда началось это все, я и не выбирала. Что воля, что неволя… Остаться было проще. Жизнь не нужна, но и смерть тоже. Лимб для таких никчемных душ, плывущих в киселе, специально создан.
Ни целей, ни желаний… Разве что прямо сейчас водички попить и посидеть спокойно».
И тут она увидела вагончик.
А сейчас вот исподтишка наблюдала за рыжим и думала, что воля к жизни начинается с простых вещей – с усталости, голода и холода. Пока есть шанс, тело всегда выкарабкается, если рассудок не собьет с толку. «Бог не выдаст, свинья не съест» – об этом. Только что же получается, веди себе животную жизнь, слушай голос плоти и будешь счастлив? Как скотина? Ну да. Обман, стяжательство и бессмысленные убийства – это же чисто человеческие развлечения. Была бы я лисицей, была бы я белой полярной лисицей, бегала по серебристому снегу, прятала черный нос в лапах, убивала куропаток, рассыпала перья. Разливала красную кровь по белому снегу, и чужую, и свою. И жизнь была бы короткой и правильной. А у меня вот какая – долгая, лживая, пустая. Разве что сегодня повезет, и все закончится быстро.
9. «Звезда моя, ты есть на белом свете? Подай мне знак…»
Майк двигался довольно быстро, нервно поглядывая по сторонам. Из головы не шел вой, который он слышал несколько часов назад. Похоже, где-то здесь бродила стая оголодавших собак, к которым лучше не поворачиваться спиной. Страх был небезоснователен, потому что «голоса» показали несколько вариантов развития событий, и куски кровавого мяса, вырванного из человеческого тела, до сих пор стояли у него перед глазами.
«Если бы не эта дура…» Поддавшись импульсу, Майк совершил благородную глупость и теперь страшно злился на Катю, из-за которой завис в этом жутком месте. Поле вокруг него все не кончалось, никакого укрытия на горизонте не маячило. Не было даже дерева, на которое можно залезть. Зато возникло чувство, что за ним кто-то наблюдает. Будто желтые глаза смотрели в спину, а стоило обернуться, как они закрывались и враг сливался с темнотой. В том, что взгляд именно враждебный, сомнений не было, между лопаток поселился холод, как от прицела. Майк еле сдерживался, чтобы не побежать, – дикие собаки однозначно воспримут бегущего как потенциальную жертву. Толстая палка в правой руке и камень в левой придавали немного уверенности, но и здорово отягощали. Временами он чувствовал себя глупо с этим дурацким булыжником, но тревога не позволяла разоружиться. Хотелось упасть на землю и закрыть голову руками, но Майк не знал, кому (или
– Собааачки, хорошие собааачки…
Один из псов брезгливо дернул головой и выступил вперед. Майк ткнул в его сторону палкой, зверь легко подпрыгнул, щелкнул зубами и как-то мягко, почти без усилия, выдернул ее из человеческих рук, будто игрушку отобрал у мальчика. Майку вдруг показалось, что дело решится миром – не было в этих животных ни ярости, ни особой дикости, – но серый приблизился еще на шаг и вцепился зубами в штанину, оторвал клок и отпрыгнул. Майк шарахнулся в сторону, зацепился о какую-то железяку и упал. Тут же вскочил, но пес снова пошел в атаку. И тогда Майк быстро переложил камень в правую руку, размахнулся и запустил в голову зверя, издав диковатый «ведьмин» визг. Твердая рука и глазомер всегда были его сильной стороной – враг пошатнулся и замотал огромной серой башкой. Не отводя взгляда от противника, Майк нагнулся и подобрал с земли железяку, которая чуть не погубила его минуту назад. Ломик, небольшой и тяжелый, из тех, что бомбилы хранят под сиденьем на случай разбойных пассажиров. Почти не целясь, Майк резко ударил, и лом вошел в собачью глазницу. Пес упал, Майк развернулся и побежал, зная, что собаки оставят его в покое до тех пор, пока не разорвут в клочья бывшего вожака. Отсрочка, отсрочка…
Когда дыхалка окончательно отказалась служить и воздух стал обжигать легкие, Майк увидел свет. Ему было все равно, кто там – бандиты, инопланетяне, – лишь бы не собаки. Последние метры он летел почти на одном волевом усилии, в результате не смог вовремя затормозить и чуть не воткнулся головой в костер. Если бы не чьи-то руки, вовремя перехватившие его, лежать бы Майку мордой в углях.
– Куда разогнался-то, парень? Ты цел? – Его мягко положили на траву.
– Пить, пить нету?
– Если местной водички не боишься, во, набрал тут.
Парень протянул грязную пластиковую бутылку с мутной вонючей водой. Майк глотнул, прополоскал рот и сплюнул. Горечь пережитого страха постепенно уходила с языка, дыхание восстанавливалось, рассудок возвращался. Пить холерный коктейль не стоило. Незнакомец подтвердил его мысли:
– Лучше не пей пока. Я банку консервную нашел из-под ананасов, сейчас вскипячу, целее будем.
Майк только кивнул, отдавая бутылку. Парень деловито отгребал угли, чтобы пристроить банку. Обернулся, и Майк наконец смог его разглядеть. Очень молодой и, на удивление, спокойный, в клетчатой рубашке и недорогих брюках. Раньше Майк бы решил, «какой-то лох», но сейчас он был бесконечно благодарен этому человеку.
– Я Майк.
– А я тебя знаю. Мошквин? Как-то на даче у тебя был, с братом твоим диплом обмывали. Костик я.
– А… Слушай, что здесь происходит? Что, твою мать, здесь происходит?!
– …Вот оно как. Развели, значит. Как маленьких, на чувство долга.
– Может, тебя и на чувство долга, а я ее люблю.
– Ну-ну. А она? Ты уверен, что твоя красотка осталась из-за тебя? Как ее?
– Стэлла.
– Ха, знал я одну Элку, черненькая такая, крашеная. С характером была девка… поначалу… Не твоя ли? Надеюсь, что нет.
– Ее. Зовут. Стэлла.
– Да не волнуйся, пусть Стэлла. Ты ей веришь?
– Она хорошая.
– Веришь?
Костик молчал, и Майк почувствовал себя дерьмово. Чего кишки тянуть, раз человек и так все понимает. Если «голоса» не обманули (а Майк почему-то не сомневался в серьезности поставленных условий), то жить парню осталось до утра. Особенно если речь о той самой Стэлле. Девица крутилась около него с прошлой весны, до смерти надоела и только под Новый год отстала. Спать с ней было приятно, но мозгов бог девочке не дал, пришлось послать в грубой форме. У него в голове всплыли какие-то обрывки хвастливых речей про сопляка, который проходу не дает, а она об него ноги вытерла и выбросила… Бедный парень. Отчасти из-за Стэлкиного жалкого бахвальства Майк переключился на нежную юную Катю, по контрасту. А сопляк-то оказался нормальным парнем, просто наивный, влип по-глупому. И не надо ему сейчас глаза раскрывать на «звездочку», поздно.