О любви. Истории и рассказы

Абгарян Наринэ Юрьевна

Укутав младенца и обнявшись, они просидели до утра. Ребенок умиротворенно и деловито сосал грудь, как будто так и надо, как будто все дети на свете приходят в мир в такую страшную грозу в заброшенной церкви.

А ранним утром дождь закончился, отдав власть снова всемогущему солнцу. Через разрушенный купол церкви оно робко светило, и стало совсем спокойно и благостно.

– Ну что, Наточка, собираемся – и поедем в больницу. И на этот раз мы доедем, помяни мое слово, – хорохорился Василий.

Ната снова, «на дорожку, для сугреву», приложила дочку к груди, и тут девочка, крошечная и беззащитная,

пустила из носа тягучий, прозрачный, несоразмерно огромный пузырь. Наточка рассмеялась:

– Я знаю, как мы ее назовем!

…Через два месяца у этой же церкви Нина-старшая держала на руках Нину-младшую:

– А вот и твой роддом, малышка! Самый чудесный из всех, которые можно придумать.

Рыжая крестная, давно уже переставшая страдать насморком и почти избавившаяся от ветра в голове, ласково улыбалась своей маленькой тезке…

Анна Сохрина. Назовите правнучку Эсфирь

«Дай Бог быстрой и легкой смерти… Дай Бог быстрой и легкой смерти…» – бормотала Этка на идише и перебирала старческими пергаментными пальцами чашки в буфете.

– Бабушка, что она говорит? – недоуменно спрашивала я, привыкшая, что взрослые говорят между собой на идише, когда хотят, чтобы дети не поняли.

Бабушка подходила к сестре, вслушивалась в ее бормотание и укоризненно качала головой:

– Брось, Эсфирь, грех так говорить! Бог сам знает, когда и за кем приходить…

Эта запыленная питерская квартира на Васильевском острове, заставленная громоздкими резными комодами красного дерева, которые потом молодое поколение выкинуло, заменив на модные чешские стенки-однодневки из фанеры и стекла, отпечаталась в моей памяти так четко и ясно, что я и сейчас могу с точностью сказать, где стояли кровать и кресло, какие занавески висели на окнах и какого цвета была скатерть на столе.

Бабушка Лиза любила сестру и старалась бывать у нее почаще, тем более что Эткин сын Миша был замечательным врачом, выписывал бабушке лекарства и давал дельные советы, помогающие держать в узде вечно скачущее давление. А я в те детские годы при хронически занятых родителях была постоянным бабушкиным довеском.

– А где Лизочкин хвостик? – дразнил меня Эткин муж Яша. Он был веселым, с топорщащимися усами и лучиками добрых морщинок в уголках глаз, и всегда мне что-нибудь дарил: то прозрачный леденец на палочке, то тряпичную куклу.

– Яша – золотой муж, – вздыхала бабушка. – Ну кто бы еще терпел нашу Этку все эти годы?..

И в самом деле, вот уже лет пятнадцать, как говорилось в семье, «Этка сбрендила». Началось все с того, что она начала разговаривать вслух со своим погибшим во время войны сыном Атей. Портрет двадцатилетнего красавца в форме лейтенанта танковых войск всегда висел на стене. Атя сгорел в танке в 45-м, в последние месяцы войны.

Этка обычно сидела за обеденным столом и, глядя на фотографию, рассказывала Ате домашние дела и новости, потом замолкала, как будто вслушиваясь в ответы, и опять что-то говорила. Объяснять ей, что Ати вот уже тридцать лет как нет на белом свете, как это пытались сделать по очереди все родственники и знакомые, было занятием бесполезным. Упрямая старуха послушно кивала головой и, обращаясь к мужу, говорила: «А наш Атя сегодня сказал…»

Сын Миша созвал в своей клинике медицинский консилиум, светила отечественной психиатрии осмотрели Этку и смущенно развели руками. И еще одна странность у нее была: в какой-то момент Этка стала ревновать мужа.

– А что, – говорила она громко, обращаясь к пришедшим, – он найдет себе новую старуху с пенсией… Зачем ему старуха без пенсии?

Этка не нажила пенсии, потому что никогда не работала. Вернее, она работала, и очень даже много, но неофициально, дома. Когда-то в молодые годы одна модистка обучила ее шить лифчики по французским лекалам. Модистка та сгинула в сталинских лагерях, а Этке остались столь ценные в то время выкройки и перенятое мастерство. От заказчиц не было отбоя! В те годы, если кто помнит, советская легкая промышленность была столь тяжеловесно-неповоротлива, что изящная французская вещица дамского туалета была едва ли не пределом мечтаний каждой уважающей себя женщины. Эткины умелые руки шили лифчики, идеально облегавшие формы, благодаря им неподъемные груди сановных дам выглядели если не изящно, то, по крайней мере, вполне прилично.

Как подшучивал Яша, передразнивая дикцию Брежнева: «В моем доме всегда толпился многосисячный коллектив». В общем, деньги она в былые годы зарабатывала, и даже неплохие, а вот пенсии у Этки не было, что и стало причиной ее старческих страхов.

Бесконечно ее любящий и преданный всем сердцем Яша пытался образумить жену.

– Фейгеле, птичка моя, зачем мне чужая старуха? – говорил он, с нежностью заглядывая ей в глаза. – Ты же знаешь: мне никогда никто не был нужен. Только ты… Помнишь, как ты пришла в нашу квартиру на Крюковом канале и встала на пороге… Я же тогда дар речи потерял. Родная моя…

Они прожили вместе пятьдесят пять лет, а он все помнил ее той рыжекудрой, синеглазой девушкой, что приехала к ним из маленького белорусского местечка с письмом от дальних родственников, в котором те просили помочь девочке перекантоваться в большом городе на время поступления в институт. В институт она не поступила, но так и задержалась в их квартире на несколько десятков лет.

– Миша, ведь ты же врач, неужели с этим ничего нельзя сделать? Ведь изобретены уже разные лекарства, – спрашивала племянника встревоженная бабушка, когда в очередной свой приезд заставала сестру беседующей вслух с погибшим сыном. Этка подробно пересказывала Ате, что сварила на обед и как встретила соседку, «у которой, помнишь, доченька Рая, что ходила с тобой в одну школу». Потом она сына о чем-то спрашивала и, как будто слыша его шутливый ответ, смеялась, горделиво вскидывая седую голову и блестя глазами.

Приходил с работы муж, садился пить чай под зеленым абажуром, окликал Этку.

– Атя сказал, – начинала она, – что тот костюмчик, что я ему перед войной перелицевала из старого пальто, он еще носит, а вот ботинки совсем прохудились… Яша, надо обязательно найти деньги и купить ему новые.

– Купим, купим новые, – спокойно отвечал Яша. – Конечно, сыну нужны новые ботинки.

Всем было известно, что врачи советовали Этке не перечить, со всем, что она говорит по поводу погибшего сына, соглашаться и стараться перевести разговор на другие темы.