О мышах и людях. Квартал Тортилья-Флэт (сборник)

Стейнбек Джон Эрнст

– Я не скажу, — простонал Кудряш. На Ленни он избегал смотреть.

Во дворе затарахтели колеса. Рослый помог Кудряшу встать.

– Ну, пошли. Карлсон свезет тебя к доктору.

Он вывел Кудряша за дверь. Тарахтенье колес замерло вдали. Рослый вернулся в барак. Он поглядел на Ленни. Тот все еще жался к стене.

– Покажи-ка руки, — сказал он.

Ленни вытянул руки.

– Боже праведный, не хотел бы я, чтоб ты на меня осерчал, — сказал Рослый.

Тут в разговор вмешался Джордж.

– Ленни просто испугался, — объяснял он. — Не знал, чего делать. Я всем говорил,

его нельзя трогать. Или нет, кажется, я это говорил Старику.

Огрызок кивнул с серьезным видом.

– Да, говорил, — сказал он. — Нынче же утром, когда Кудряш в первый раз напустился на твоего друга, ты сказал: «Лучше пусть не трогают Ленни, ежели себе зла не желают». Так и сказал.

Джордж повернулся к Ленни.

– Ты не виноват, — сказал он — Не бойся. Ты сделал то, что я тебе велел. Иди-ка вымой лицо. А то бог знает, на кого похож.

Ленни скривил в улыбке разбитые губы.

– Я не хотел ничего такого, — сказал он.

Он пошел к двери, но, не дойдя до нее, обернулся.

– Джордж…

– Чего тебе?

– Ты позволишь мне кормить кроликов, Джордж?

– Само собой. Ведь ты ни в чем не виноват.

– Я не хотел ничего плохого, — сказал Ленни.

– Ну ладно. Ступай умойся.

* * *

Конюх Горбун жил при конюшне, в клетушке, где хранилась упряжь. В одной стене этой клетушки было квадратное, с четырьмя маленькими стеклами оконце, в другой — узкая дощатая дверь, которая вела в конюшню. Кроватью служил длинный ящик, набитый соломой и прикрытый сверху одеялами. У окошка были вколочены гвозди, на них висела рваная сбруя, которую Горбун должен был чинить, и полосы новой кожи; под окошком стояла низенькая скамеечка, на ней — шорный инструмент, кривые ножи, иглы, мотки шпагата и маленький клепальный станок. По стенам тоже была развешана упряжь — порванный хомут, из которого вылезал конский волос, сломанный крюк от хомута и лопнувшая постромка. На койке стоял ящичек, в котором Горбун держал пузырьки с лекарствами для себя и для лошадей. Здесь и коробки с дегтярным мылом, и прохудившаяся жестянка со смолой, из которой торчала кисть. По полу валялись всякие пожитки; в своей каморке Горбун мог не прятать вещи, а за долгие годы он накопил больше добра, чем мог бы снести на себе.

У Горбуна имелось несколько пар башмаков, пара резиновых сапог, большой будильник и старый одноствольный дробовик. А еще книги: истрепанный словарь и рваный томик гражданского кодекса Калифорнии 1905 года издания, старые журналы, и на специальной полке над койкой стояли еще какие-то книги. Большие очки в золоченой оправе висели рядом на гвозде.

Каморка была чисто подметена. Горбун — гордый, независимый человек, — сторонился людей и держал их от себя на почтительном расстоянии. Из-за горба все тело у него было перекошено в левую сторону; блестящие глубоко посаженные глаза смотрели пристально и остро. Худое, черное лицо избороздили глубокие морщины; губы, тонкие, горестно сжатые, были светлее кожи на лице.

Уже наступил субботний вечер. Из-за открытой двери на конюшню слышались удары копыт, хруст сена, позвякивание цепочек.

Маленькая электрическая лампочка скупо освещала каморку желтоватым

светом.

Горбун сидел на койке. В одной руке он держал склянку с жидкой мазью, а другой, задрав на спине рубашку, натирал себе хребет. Время от времени он капал мазью на розовую ладонь, потом лез рукой под рубашку и тер спину. Поеживался, вздрагивал.

На пороге бесшумно появился Ленни и остановился, озираясь. Его широкая фигура совсем заслонила дверной проем. Сперва Горбун этого не заметил, потом поднял голову и сердито уставился на незваного гостя. Он выпростал руку из-под рубашки.

Ленни робко и дружелюбно улыбнулся.

Горбун сказал сердито:

– Ты не имеешь права сюда входить. Это моя комната. Никто, кроме меня, не смеет сюда входить.

Ленни проглотил слюну, и улыбка его стала подобострастной.

– Я ничего. Просто пришел поглядеть своего щенка. И увидал здесь свет, — объяснил он.

– Я имею полное право зажигать свет. Уходи из моей комнаты. Меня не пускают в барак, а я никого не пускаю сюда.

– Но почему же вас не пускают? — спросил Ленни.

– Потому что я негр. Они там играют в карты, а мне нельзя, потому что я негр. Они говорят, что от меня воняет. Так вот что я тебе скажу: по мне, от вас воняет еще пуще.

Ленни беспомощно развел ручищами.

– Все уехали в город, — сказал он. — И Рослый и Джордж — все. Джордж велел мне оставаться здесь и вести себя хорошо. А я увидал свет.

– Ну ладно, тебе чего?

– Ничего… Просто я увидал свет. И подумал, что можно зайти и посидеть.

Горбун поглядел на Ленни, протянул руку, снял с гвоздя очки, нацепил на нос и снова поглядел на Ленни.

– Никак не пойму, чего тебе здесь надо, в конюшне, — сказал он с недоумением. — Ты не возчик. А тем, кто ссыпает зерно в мешки, незачем сюда и заходить. На что тебе сдались лошади?

– Я пришел поглядеть щенка, — снова объяснил Ленни.

– Ну и гляди своего щенка. Да не суйся, куда тебя не просят.

Улыбка исчезла с лица Ленни. Он перешагнул порог, потом сообразил, что ему говорят, и снова попятился к двери.

– Я уже поглядел. Рослый сказал, чтоб я не гладил его долго.

– Ты все время вынимал его из ящика, — сказал Горбун. — Удивительно, что сука не перенесла их куда-нибудь в другое место.

– Ну, она смирная. Позволяет мне его брать.

Ленни снова вошел в дверь.

Горбун нахмурился, но улыбка Ленни его обезоружила.

– Ладно, заходи да посиди со мной малость, — сказал Горбун. — Нечего столбом стоять, садись уж, так и быть. — Тон его стал дружелюбней. — Стало быть, все уехали в город?

– Все, кроме Огрызка. Он сидит в бараке. Чинит карандаш и считает.

Горбун поправил очки.

– Считает? Что же это он считает?

– Кроликов! — почти закричал Ленни.

– Ты вконец спятил. Каких таких кроликов?

– Кроликов, которые у нас будут, и я стану кормить их, косить для них траву и носить воду.

– Ты спятил, — повторил Горбун. — Ясно, почему твой дружок от тебя отдохнуть решил.

Ленни сказал тихо:

– Я вам правду говорю. Купим маленькое ранчо, и будет нас земля кормить.

Горбун поудобнее устроился на койке.