О поэтах и поэзии. Статьи и стихи
Шрифт:
Этот «„веселый двойник” Блока, – проницательно замечает Веригина, – ничего не хотел знать о строгом поэте с его высокой миссией. Они были раздельны».
В поэзии Блоку было не до шуток.
Гамлет, рыцарь, паладин… Лирический герой Блока и его мир подчеркнуто театрализованы. Издержки этой театрализации вызывают подчас раздражение. До нас дошел в передаче Е. Ю. Кузьминой-Караваевой отзыв Блока, впрочем не вполне достоверный, о поэзии молодой Ахматовой: «Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо писать как бы перед Богом» [24] .
24
См.
В дневниках и статьях Блока содержится иная, высокая оценка Ахматовой, что, конечно, не исключает возможности критического отзыва. Важно другое. «Как бы перед мужчиной» – значит: как бы перед зеркалом. Но этот упрек можно переадресовать и самому Блоку. «Почти доходит до бровей / Моя незавитая челка» – это пустяки в сравнении с тем, что видел Блок «на глади зеркальной»: «Среди гостей ходил я в черном фраке… Я закричу, беспомощный и бледный, / Вокруг себя бесцельно оглянусь. / Потом – очнусь у двери с ручкой медной. / Увижу всех… и слабо улыбнусь».
Зеркала, залы, «черная роза в бокале», плащи (оперные), тени, бутафория, декорации. И фраки, фраки. «Спешит мертвец. На нем – изящный фрак», «Плащ распахнут, грудь бела, / Алый цвет в петлице фрака».
И еще мечи, шпаги, отравленные клинки, ножи, кинжалы… Странно, что все эти шпаги мы глотаем, не замечая их.
Ты острый нож безжалостно вонзалВ открытое для счастья сердце…Какому другому поэту сошли бы такие стихи:
Все слова – как ненависти жала,Все слова – как колющая сталь!Ядом напоенного кинжалаЛезвие целую, глядя в даль…(«Женщина, безумная гордячка…»)
Что за бутафорский кинжал! Что за неуклюжая инверсия! Из какого провинциального, любительского театрального обихода заимствован этот невозможный поцелуй? И стихи-то не 1898-го, а 1918 года!
Что делать? Забота о лирическом герое, персонификация, сосредоточенность на своем облике ведут к удручающей безвкусице.
«Я только рыцарь и поэт» – так начинается стихотворение «Встречной». Особенно красноречиво это «только». После такого заявления уже не удивляет никакая рисовка:
…И неужели этот сонный,Ревнивый и смешной супругШептал тебе: «Поедем, друг…»,Тебя закутав в плэд зеленыйОт зимних петербургских вьюг?Это 1908 год. Но и в «Демоне», написанном в 1916-м, – смысл тот же:
…Дрожа от страха и бессилья,Тогда шепнешь ты: отпусти…И, распустив тихонько крылья,Я улыбнусь тебе: лети.И под божественной улыбкойУничтожаясь на лету,Ты полетишь, как камень зыбкий,В сияющую пустоту.Рядом с этим высокомерием и снисходительной улыбкой такими человечными, такими настоящими кажутся стихи Фета:
…Но я боюсь таких высот,Где устоять я не умею.Как сохранить мне образ тот,Что придан мне душой твоею?Боюсь – на бледный облик мойПадет твой взор неблагосклонный,И я очнусь перед тобойУгасший вдруг и опаленный.(«Ты вся в огнях. Твоих зарниц…»)
После этих стихов блоковский демонизм – какое падение!
Юбилей прошел, я не пишу юбилейной статьи. Гений не нуждается в славословии. Моя цель – выяснить для себя (и тем самым, может быть, и для других), в чем для нас сегодня заключается притягательность Блока. Притягательность, действующая вопреки отталкиванию. По-видимому, она – в огромной силе духа, позволившей Блоку взвалить на себя героическую роль и, несмотря на все отступления и срывы, выдержать ее до конца. Герою прощается и самолюбование, и безвкусица, и высокомерность, если он способен на подвиг. Относительно блоковского героизма сомнений нет. От первых стихотворных строк до речи «О назначении поэта» – верность свободе, поэзии, правде, России, любви. И готовность в любую минуту отдать за них жизнь.
Не для ласковых слов я выковывал дух,Не для дружб я боролся с судьбой…(«Ты твердишь, что я холоден, мрачен и сух…»)
От дней войны, от дней свободы —Кровавый отсвет в лицах есть…(«Рожденные в года глухие…»)
Не таюсь я перед вами,Посмотрите на меня:Я стою среди пожарищ,Обожженный языкамиПреисподнего огня…(«Как свершилось, как случилось…»)
Этот уже почти нечеловеческий образ не кажется невероятным, так он похож на последние фотографии Блока, коротко подстриженного, с каким-то обгоревшим, «загорелым», как вспоминают современники, лицом. Этот образ бросает отсвет в прошлое, на все предыдущие роли – и оправдывает их.
И становится ясно, что лирический герой, лирическая маска редко так точно, почти не оставляя зазора, накладываются на реальное лицо поэта.
Современников Бенедиктова, настроенных его поэзией на высокий романтический лад, поражало несоответствие его чиновничьей, заурядной человеческой сущности и внешности – титаническому образу героя его поэзии.
Точно так же разочаровывал своих почитателей Северянин. Разочарование начиналось чуть ли не с жилья поэта. Об этом остроумно рассказал Б. Лившиц: «Северянин жил на Средней Подьяческой, в одном из домов, пользовавшихся нелестною славой. Чтобы попасть к нему, надо было пройти не то через прачечную, не то через кухню, в которой занимались стиркой несколько женщин… Нужна была поистине безудержная фантазия, чтобы, живя в такой промозглой трущобе, воображать себя владельцем воздушных “озерзамков” и “шалэ”…» [25]
25
Лившиц Бенедикт. Полутораглазый стрелец. Л., 1933. С. 195–196.