О приятных и праведных, Мердок Айрис

О приятных и праведных

на обложку

Мердок Айрис

Шрифт:

По лицу Тео потекли вдруг слезы. Да, он, быть может, еще вернется назад. Быть может, все-таки окончит свои дни в той зеленой долине.

Двойняшки лежали на краю утеса

над Ганнеровой пещерой. Неподалеку от них, чуть выше, беззвучно вращаясь наподобие гигантского волчка, зависла над морем в воздухе красивая летающая тарелка, которую они часто видели на этом месте и раньше. Отлогий, серебристого металла купол испускал свечение, всецело исходящее от него самого и не заимствованное у солнца, а из-под внешнего, плавно сходящего на нет края тонкой линией, играя и искрясь, выбивалось голубое пламя. Определить, какого тарелка размера, было трудно, — казалось, будучи в некоем собственном пространстве, она помещена или загнана в чуждое ей измерение и не поддается попыткам что-либо в ней охватить или подсчитать человеческим глазом. Зависла посреди собственной стихии, собственного безмолвия — вне всяких сомнений, материальная, бесспорно настоящая и в то же время нездешняя. Потом, на глазах у двойняшек, качнулась и, не то набирая скорость, не то переходя в иное состояние, — сказать с уверенностью близнецы не рискнули бы ни разу — исчезла.

Двойняшки вздохнули и приняли сидячее положение. В присутствии летающей тарелки они никогда не разговаривали.

— Долго она пробыла сегодня, да?

— Долго.

— Странно, откуда мы твердо знаем, что она не хочет фотографироваться?

— Телепатия, скорей всего.

— По-моему, они хороший народ, ты как считаешь?

— Наверняка. Во-первых — такие умные, и потом — никому не причиняют вреда.

— Я думаю, мы им нравимся. Интересно, увидим мы их когда-нибудь?..

— Завтра опять придем сюда. Ты, Генриетта, не потеряла ту окаменелость?

— Нет, она у меня в кармане. Ой, Эдвард, до чего же я рада, что папа вернулся!

— И я рад. Вообще-то, я знал, что он вернется.

— Я, в общем, тоже. Слушай, ты посмотри, как стемнело, вон там, на море, уже дождик!