О, счастливица!
Шрифт:
Наклонившись над пятном, бригадир сообщил:
– Если это Иисус Христос, то я хрен собачий.
– Черт, да это ж тормозная жидкость, мать ее! – объявил один из мужчин, механик.
– Масло, – возразил другой.
Потом вмешался водитель парового катка:
– Отсюда это типа как баба. Закроешь один глаз – конкретно голая баба на верблюде.
Это прораба доконало.
– За работу! – рявкнул он.
Команда телевизионщиков наблюдала за асфальтированием. Сняли замечательный крупный план Иисуса-Дорожное Пятно, исчезающего под накатом черной корки асфальта. В эту сцену ловко вмонтировали кадр с юной паломницей, сморкавшейся в «клинекс», словно убитой го-Рем. На самом деле она лишь старалась не вдыхать ароматы Дохлого
Сюжет прошел в дневных новостях Орландо. Его открывала съемка матери Фингала, нежно целующей священную кляксу. Джоан в волнении позвонила Родди на работу.
– В городе телевидение! А если они прослышат о черепашьем святилище?
– Притворимся, что его не знаем, – сказал Родди.
– Но он мой брат.
– Отлично. Тогда ты и будешь давать интервью.
На мать Фингала завели дело о нарушении общественного порядка и через три часа выпустили без залога. Она немедленно поймала такси до перекрестка Себринг и трассы. Асфальт застыл, был твердым на ощупь; мать Фингала даже не была уверена, где раньше находилось пятно. Она обнаружила, что кто-то стибрил ее коробку с пожертвованиями и большую часть холодной газировки. Это означало официальное банкротство.
Она отправилась к дому Деменсио и поставила пустой холодильник в тени дуба, вдали от окружавшей Синклера толпы. Триш заметила ее и принесла лимонада.
– Я слышала, что произошло. Мне очень жаль.
– Эти свиньи порвали мое платье, – сказала мать Фингала.
– Можем зашить в два счета, – предложила Триш.
– А как же мое святилище? Кто его починит?
– Просто подождите. На шоссе будут новые пятна.
– Ха! – отозвалась мать Фингала.
Триш украдкой взглянула на окно во двор, не смотрит ли Деменсио, – он выйдет из себя, если заметит на территории пожилую леди. Ее бледно-голубой зонтик торчал, как походная палатка.
– Вам надо поехать домой и отдохнуть, – сказала Триш.
– Я не могу, я потеряла две самые дорогие для меня вещи в мире – Иисуса-Дорожное Пятно и моего единственного сына.
– Ну, Фингал вернется, – успокаивала Триш, думая: «Как только деньги понадобятся».
– Но он уже не будет прежним. У меня такое чувство, что его развращают силы Сатаны. – Мать Фингала осушила стакан лимонада. – А ангельских бисквитов нет?
– Боюсь, что все кончились. До дому подбросить?
– Может, попозже, – сказала мать Фингала. – Сначала поговорю с этим вашим любителем черепах. Мое сердце раздавил паровой каток, мне потребно духовное исцеление.
– Бедняжка. – Триш извинилась и понеслась в дом предупредить Деменсио. Мать Фингала прикурила сигарету и стала ждать, когда иссякнет очередь к канавке.
Двадцать три
Пресноводные болота Эверглейдс превращали оконечность полуострова Флорида в мерцающую панораму приливных отмелей, извилистых проток и ярко-зеленых мангровых островков. Жизненное равновесие здесь зависит от сезонного нагона пресной воды с материка. Когда-то это был закон природы – сейчас, увы, уже нет. Паразиты, в 1940-х годах прорезавшие дамбы и выдолбившие каналы на всем верховье Эверглейдс, совершенно не подумали о том, что произойдет ниже по течению с рыбой и птицами, не говоря уже об индейцах. Святой миссией инженеров была гарантия комфорта и процветания пришлых поселенцев. В засушливые периоды штат сосал из Эверглейдс воду для немедленной поставки ее в города и на фермы. В сезоны дождей он перекачивал миллионы галлонов к морю во избежание затопления подразделений, пастбищ и посевов.
Со временем все меньше и меньше пресной воды достигало Флоридского залива, а та, что в итоге туда попадала, уже не была такой чистой. Когда наступала неизбежная засуха, истощенный залив менялся до неузнаваемости. Морские водоросли начинали вымирать акр за акром. Дно зарастало илом. Цветущие зеленые водоросли покрывали сотни квадратных миль
Гибель знаменитого эстуария обернулась вполне предсказуемыми унылыми затруднениями для бюрократов. Столкнувшись с саморекламным бедствием и катастрофической угрозой индустрии туризма, те же самые люди, которые по собственному невежеству сподобились умертвить флоридский залив, теперь бросились искать способ его оживить. Это оказалось нелегко без конфликта с теми же фермерами и застройщиками, для которых болотистые места и осушались такой дорогой ценой. Политики очутились в безвыходном положении. Те, чей безмятежный сон ни разу не нарушали переживания о судьбе белой цапли, теперь умилялись ее изысканной грации. И в то же время частным образом заверяли вносящих пожертвования на кампанию, что – к чертям птиц! – крупное сельское хозяйство по-прежнему первое в очереди за драгоценной водой.
Для любого, кто желал быть избранным на должность в южной Флориде, восстановление Эверглейдс стало не просто обещанием, а мантрой. Произносились речи, давались помпезные клятвы, вызывались силы срочного реагирования, выделялись гранты на исследования, собирались научные симпозиумы… и мало что менялось. Штат и дальше прожорливо отсасывал то, чему следовало позволить естественным образом течь во Флоридский залив. В самые засушливые годы залив боролся за выживание, превращаясь в пересоленный суп. В дождливые годы в нем возрождалась жизнь.
Состояние местности легче всего было оценить по удаленным островкам, таким как Перл-Ки. Если мангровые заросли пестрели пеликанами и белыми цаплями, если в небе парили скопы и фрегаты, если мелководья кишели кефалью и снуком, значит, из Глейдс вновь вытекает масса доброй воды достаточно для помилования от кражи, совершенной выше по течению.
Пухлу не повезло оказаться на Перл-Ки после исключительно щедрого сезона дождей, когда остров был покрыт буйной растительностью и плодороден. Каких-то два месяца спустя отмели станут вязкими, точно шоколадное молоко, промысловая рыба и болотные птицы исчезнут, а в воде за-бултыхаются немногочисленные существа, не представляющие серьезной опасности для нюхающего клей похитителя людей, который отрубился, свесив руку в воду.
Раненую руку, между прочим, – раздутую и посеревшую, по-прежнему украшенную оторванной крабьей клешней.
Рыбаки знают, что запах приманки в соленой воде распространяется быстро и эффективно, привлекая падальщиков всех мастей. Пухл тоже знал, но сейчас эта информация хранилась где-то вне его досягаемости. Даже докторская степень по морской биологии не помогла бы при том оглушительном объеме полиуретановых испарений, который он вдохнул из тюбика с корабельным клеем. Пухл совершенно не догадывался, как соблазнительно его раненая рука болтается в воде, равно как не догадывался и о каннибальских наклонностях Callinectes sapidus, голубого краба-плавунца.
На самом деле Пухл был настолько обдолбан, что острая боль – которая обычно достигала ствола его мозга за наносекунду, – сейчас бесцельно слонялась от одного затуманенного синапса к другому. Когда подсознание зарегистрировало чувство, уже успело произойти нечто ужасное.
Вопли Пухла погубили такое прекрасное золотое утро.
Остальные трое уже несколько часов были на ногах. Бодеан Геззер патрулировал леса неподалеку от лагеря. Эмбер пыталась исправить татуировку Фингала, пользуясь заточенным рыболовным крючком и остатками фиолетовой туши для ресниц. Прежде чем начать, Эмбер охладила Фингалово плечо льдом, но уколы все равно причиняли адскую боль. Фингал надеялся, что процедура продлится недолго, ведь поправить надо лишь три буквы. Эмбер предупредила, что поменять Б.Б.П. на И.Ч.А. – работа не из легких.