О социализме и русской революции
Шрифт:
Поэтому полнейшим недоразумением являются успокоительные заявления Эдуарда Бернштейна и Конрада Шмидта, будто, перенося борьбу в область социальных реформ и профессиональных союзов, они не лишают рабочее движение его конечной цели, так как-де всякий шаг на этом пути требует следующего и, таким образом, социалистическая цель остается в движении в качестве его тенденции. Это, конечно, совершенно справедливо для современной тактики немецкой социал-демократии, т. е. при том условии, что профсоюзной и социал-реформаторской борьбе предшествует, как путеводная звезда, сознательное и твердое стремление к завоеванию политической власти. Но если отделить это стремление от движения и превратить социальную реформу в самоцель, то она на самом деле, приведет не к осуществлению социалистической конечной цели, а скорее к противоположным результатам. Конрад Шмидт полагается на механическое движение, которое, раз начавшись, уже не может само собой остановиться; он основывается на том простом положении, что аппетит приходит во время еды и что рабочий класс никогда не удовлетворится реформами, пока не будет завершен социалистический переворот. Последнее предположение верно, и за
Тогда, всего скорее и вероятнее, тактика изменится в том смысле, что всеми средствами станут добиваться практических результатов борьбы — социальных реформ. Непримиримая, суровая классовая точка зрения, имеющая смысл только при стремлении к завоеванию политической власти, приобретет все больше и больше значение отрицательной силы, как только непосредственно практические результаты становятся главной целью движения; следовательно, ближайшим шагом в таком случае станет политика компенсаций или, лучше сказать, политика закулисного торга и государственно примиренческая мудрая позиция. Но при таких условиях движение не в состоянии постоянно сохранять равновесие. Раз социальная реформа в капиталистическом мире всегда была и останется пустым орехом, то, какую бы тактику мы ни применяли, ее следующим логическим шагом будет разочарование в социальной реформе, т. е. в той тихой пристани, где бросили якорь профессор Шмоллер и K° после того, как они, объехав по социал-реформистским водам весь свет, решили предоставить все воле божьей. [10] Итак, социализм отнюдь не возникает из повседневной борьбы рабочего класса сам по себе и при любых обстоятельствах. Он возникает из все более обостряющихся противоречий капиталистического хозяйства и из осознания рабочим классом неизбежности устранения этих противоречий путем социального переворота. Если отрицать первое и отбросить второе, как это делает ревизионизм, то сейчас же все движение сведется к простому профессионализму и социал-реформаторству, а затем собственная сила тяжести в конечном счете приведет и к отказу от классовой точки зрения.
10
В 1872 г. профессора Вагнер, Шмоллер, Брентано и другие организовали в Эйзенахе конгресс, на котором они с большим шумом и треском провозгласили своей целью введение социальных реформ для защиты рабочего класса. Сразу после конгресса эти господа, иронически прозванные либералом Оппенгеймом «катедер-социалистами», основали «Союз социальной реформы». Но уже через несколько лет, когда обострилась борьба против социал-демократии, эти светочи «катедер-социализма» голосовали как депутаты рейхстага за продление исключительного закона против социалистов. В остальном вся деятельность союза сводится к ежегодным общим собраниям, на которых зачитывается несколько профессорских рефератов на различные темы; кроме того, союзом выпущено 100 пухлых томов по экономическим вопросам. Для социальных реформ эти профессора, которые, кстати сказать, стоят за покровительственные пошлины, милитаризм и т. д., ровно ничего не сделали. Под конец союз отказался даже от социальных реформ и занимается вопросами кризисов, картелей и т. п.
Эти выводы вполне подтверждаются и в том случае, если рассматривать ревизионистскую теорию еще с другой точки зрения и поставить себе вопрос: каков общий характер этой теории? Ясно, что ревизионизм не стоит на почве капиталистических отношений и не отрицает вместе с буржуазными экономистами противоречий этих отношений. Более того, в своей теории он, как и марксистская теория, исходит из этих противоречий. Но, с другой стороны, — и это составляет как главное ядро его рассуждений вообще, так и основное отличие от принятой социал-демократической теории — он не опирается в своей теории на уничтожение этих противоречий путем их собственного последовательного развития.
Его теория занимает середину между двумя крайностями: он не хочет, чтобы противоречия достигли полной зрелости, с тем чтобы путем революционного переворота преодолеть их; наоборот, он стремится обломать их острие, притупить их. Так, согласно его теории, прекращение кризисов и организация предпринимателей должны притупить противоречие между производством и обменом; улучшение положения пролетариата и дальнейшее существование среднего сословия должны притупить противоречие между трудом и капиталом, а возрастающий контроль и демократия уменьшат противоречие между классовым государством и обществом.
Понятно, что общепринятая тактика социал-демократии также не состоит в том, чтобы дожидаться развития противоречий до высшей точки и тогда уничтожить их путем переворота. Наоборот, опираясь на познанное направление развития, мы крайне заостряем в политической борьбе его выводы, в чем и состоит вообще суть всякой революционной тактики. Так, например, социал-демократия борется с пошлинами и милитаризмом во все времена, а не только тогда, когда полностью проявляется их реакционный характер. Бернштейн же в своей тактике исходит вообще не из дальнейшего развития и обострения капиталистических противоречий, а из притупления их. Он сам наиболее удачно охарактеризовал это, говоря о «приспособлении» капиталистического хозяйства. Когда такой взгляд мог бы быть правилен? Все противоречия современного общества представляют собою простой результат капиталистического способа производства. Если мы предположим, что этот способ производства будет развиваться дальше в том же направлении, как и теперь, то вместе с ним неразрывно должны развиваться и все связанные с ним последствия, т. е. противоречия должны
Но этим самым его теория сама произносит над собой приговор и даже двойной приговор. Прежде всего, она обнаруживает свой утопический характер по отношению к социалистической конечной цели (вполне понятно, что приостановленный в своем развитии капитализм не может вести к социалистическому перевороту), и это подтверждает наше представление о практических выводах из этой теории. Во-вторых, она обнаруживает свой реакционный характер по отношению к быстро развертывающемуся на самом деле процессу капиталистического развития. Вследствие этого возникает вопрос: как объяснить или, вернее, как охарактеризовать теорию Бернштейна, если считаться с этим фактическим развитием капитализма?
Что экономические предпосылки, из которых исходит Бернштейн в своем анализе современных социальных отношений (его теория «приспособления» капитализма), ни на чем не основаны, это мы, смеем думать, доказали в первой части. Мы видели, что ни кредитная система, ни картели не могут быть признаны средством «приспособления» капиталистического хозяйства, что ни временное отсутствие кризисов, ни продолжающееся существование среднего сословия нельзя считать симптомами капиталистического «приспособления». Но все эти упомянутые детали теории «приспособления», помимо их явной ошибочности, отличаются еще одной общей характерной чертой. Эта теория рассматривает почти все интересующие ее явления экономической жизни не как органические части взятого в целом процесса капиталистического развития, не в их связи со всем хозяйственным механизмом, а вырванными из этой связи, самостоятельно, как disjecta membra (разрозненные части) мертвой машины. Возьмем, например, теорию о приспособляющем влиянии кредита. Если рассматривать кредит как естественно развивающуюся, более высокую ступень обмена и в связи со всеми свойственными обмену противоречиями, то нельзя вместе с тем видеть в нем какое-то стоящее вне процесса обмена механическое «средство приспособления», точно так же, как нельзя назвать деньги, как таковые, товар, капитал «средствами приспособления» капитализма. Но ведь на известной ступени развития капиталистического хозяйства кредит ничуть не менее денег, товара и капитала является его органическим членом, и на этой ступени он, опять-таки подобно им, представляет собою необходимую часть механизма этого хозяйства и орудие разрушения, так как кредит усиливает его внутренние противоречия.
Точно то же самое можно сказать о картелях и об усовершенствованных средствах сообщения.
Такая же механическая и недиалектическая точка зрения проявляется и далее, когда Бернштейн принимает отсутствие кризисов за симптом «приспособления» капиталистического хозяйства. Для него кризисы представляют попросту расстройство хозяйственного механизма, а раз их нет, механизм может, конечно, функционировать беспрепятственно. Но фактически кризисы не являются расстройством в собственном смысле или, вернее, это дефект, без которого капиталистическое хозяйство в целом не может вообще обойтись. А если верно, что кризисы представляют собою единственно возможный на капиталистической почве и потому совершенно нормальный метод периодического разрешения противоречия между неограниченной способностью развития производительных сил и узкими рамками рынка сбыта, то их следует признать органическими явлениями, неотделимыми от капиталистического хозяйства во всей его совокупности.
В «свободном от помех» ходе капиталистического производства заключаются большие опасности, чем даже сами кризисы. Ведь постоянное падение норм прибыли, вытекающее не из противоречия между производством и обменом, а из развития производительности самого труда, имеет очень опасную тенденцию делать невозможным производство для всех мелких и средних капиталов и препятствовать образованию, а вместе с тем и развитию новых капиталов. Именно кризисы, являющиеся другим следствием того же самого процесса, путем периодического обесценения капитала, удешевления средств производства и парализации части деятельного капитала вызывают одновременно повышение прибыли, освобождая новым капиталам место в производстве и содействуя таким образом развитию последнего. Они являются поэтому средством раздуть потухающий огонь капиталистического развития, и их отсутствие — не для какой-нибудь определенной фазы развития мирового рынка, как это полагаем мы, а отсутствие вообще — привело бы скоро капиталистическое хозяйство не к расцвету, как думает Бернштейн, а прямо к гибели. Благодаря механическому способу понимания, который характеризует всю «теорию приспособления», Бернштейн не обращает внимания ни на необходимость кризисов, ни на необходимость периодического возрастания вложений мелкого и среднего капитала; этим объясняется, между прочим, что постоянное возрождение мелких капиталов представляется ему признаком капиталистического застоя, а не нормального развития капитализма, как это есть на самом деле.
Существует, правда, точка зрения, с которой все рассмотренные явления представляются действительно в том виде, в каком их рисует «теория приспособления». Это точка зрения отдельных капиталистов, которые познают факты экономической жизни извращенными под влиянием законов конкуренции. Каждый капиталист в отдельности действительно прежде всего видит в любом органическом члене хозяйственного целого нечто совершенно самостоятельное; далее, он видит их только с той стороны, как они воздействуют на него, отдельного капиталиста, т. е. видит в них только «задержки» или просто «средства приспособления». Для отдельного капиталиста кризисы действительно только помехи, и их отсутствие обеспечивает капиталисту более продолжительное существование; точно так же кредит для него лишь средство «приспособлять» свои недостаточные производительные силы к требованиям рынка; наконец, для него картель, в которой он вступает, действительно устраняет анархию производства.