О тех, кто предал Францию
Шрифт:
Тотчас же после его речи Леон Блюм от имени социалистов и Морис Торез от имени коммунистов заявили о своем согласии на это предложение. Они действовали без всякой хитрости, без всякой задней мысли. У левых не было никакого оружия и никаких военизированных организаций. Что же касается «Боевых крестов», то они, разумеется, и не подумали сдать свое оружие властям. Но театральный маневр Ибарнегарэ влил новую жизнь в лавалевский кабинет.
Перепалка между Англией и Францией по вопросу об Абиссинии вступила тем временем в новую фазу. Обе державы старались свалить друг на друга ответственность за банкротство Лиги наций. Лондон поставил Лавалю вопрос в упор: может ли английский флот, если он подвергнется нападению в Средиземном море, рассчитывать на помощь французского флота? Ответ Лаваля был
Эта дипломатическая игра закончилась после парламентских выборов в Англии. Лондон обратился к Лавалю с предложением, чтобы обе демократические державы Запада наметили план посредничества с целью прекращения итало-абиссинской войны. Но этот план, по существу, полностью отдавал Абиссинию на произвол Муссолини. Большая часть Абиссинии должна была отойти к Италии, а в остальных районах Италия получала экономические преимущества. Это давало Муссолини возможность проглотить остатки Абиссинии, когда ему заблагорассудится.
План разрабатывался под покровом тайны. Нельзя было разглашать ничего, пока Муссолини не даст письменного согласия, ибо тогда и негусу Хайле Селассие, который попадет под жесточайшее давление, не останется ничего другого, как принять предложенный план.
Предполагалось опубликовать план только после того, как на него согласятся обе стороны. А тогда, сколько бы ни возмущалось общественное мнение, сделка будет осуществлена.
Хор был до такой степени уверен в успехе, что поехал отдыхать в Швейцарию. Лаваль сидел в Париже, с нетерпением ожидая ответа из Рима.
Но все тщательные расчеты были опрокинуты двумя французскими журналистами. Пертинакс и Женевьева Табуи опубликовали план Хора—Лаваля до ответа Муссолини. Лаваль утверждал, что они получили информацию от одного из высших чиновников французского министерства иностранных дел. В журналистских кругах считали, что секрет сознательно выдал один из собственных министров Лаваля. Ходили также слухи, что Муссолини сам позволил этим сведениям просочиться в печать. Таким путем он хотел отомстить за санкции, которые крайне раздражали его, хотя они и были неэффективными и применялись весьма слабо.
Но так или иначе, опубликованный в газетах план вызвал бурю негодования.
Лаваль покинул палату с улыбкой на устах. Он наскреб жалкое большинство в двадцать голосов. «Ну и хватит, чтобы продержаться до выборов», — сказал он мне в кулуарах.
Но не прошло и месяца, как кабинет Лаваля пал; это было в январе 1936 года. Подчиняясь настроениям, охватившим страну, Эррио вышел в отставку. Это решило судьбу правительства Пьера Лаваля.
Кабинет Лаваля был четвертым кабинетом, который Эдуард Эррио взорвал в течение своей политической карьеры.
Во всех четырех Эррио представлял партию радикалсоциалистов. Я должен еще раз подчеркнуть, что эта осторожная партия, сидящая между двух стульев, отнюдь не является ни радикальной, ни социалистической. Подобно самому Эррио, радикализм состарился, скрипит и любит комфорт.
В декабре 1935 года, когда сэр Сэмюэль Хор попал в Англии под жестокий обстрел и вышел в отставку, Эррио сложил с себя обязанности председателя радикал-социалистской партии — пост, который он занимал много лет подряд. Эррио не был особенным поклонником Народного фронта. В последнюю годовщину взятия Бастилии лионские радикал-социалисты не демонстрировали бок о бок с социалистами и коммунистами. Эррио, мэр города Лиона, предпочел, чтобы они держались особняком. А теперь он чувствовал, что настал момент, когда председательский пост в партии должен перейти к Эдуарду Даладье, лидеру того крыла радикал-социалистов, которое тяготело к Народному фронту.
Даладье был учеником Эррио, сначала на школьной скамье, а потом и в политике. Но примерно в 1928 году их пути разошлись. Даладье, снедаемый честолюбием, сбросил с себя опеку: он желал сам сделаться лидером партии. Когда он впервые стал премьером, Эррио отнесся к этому в высшей степени критически.
Соперничество между обоими лидерами оказало большое влияние на судьбу французской радикал-социалистской партии. Начиная с 1933 года, Даладье и Эррио, как правило, занимали противоположные позиции по всем вопросам — шла ли речь о внутренней или о внешней политике. Даладье, вернувшегося после короткого ухода на сцену, февральские беспорядки толкнули влево. Он сделался признанным глашатаем Народного фронта у радикал-социалистов. «В случае тревоги идите налево!» — такое был его лозунг. Впрочем, впоследствии он сделал вольт и круто повернул в обратную сторону. Но тогда налево под влиянием событий пошел Эррио. В течение целого года казалось, что эти два деятеля обменялись политическими плащами.
Критические месяцы, пережитые Францией, показали полнейшую несостоятельность обоих лидеров в момент кризиса. У этих двух людей, столь различных по характеру, по всему их облику и по складу ума, была одна общая роковая черта: безволие. Оба они были радикал-социалистами. И это в конечном счете говорит о них больше, чем самая подробная биография или психологический этюд. Во внешнем облике двух друзей-врагов едва ли можно найти что-либо общее.
Эррио родился в семье армейского офицера. Но в его наружности нет ничего, напоминающего солдата. У него массивная голова и массивный живот; глазки маленькие, но взгляд острый и проницательный. Голос Эррио знает все тембры, регистры и полутона. По ораторскому таланту он не уступает никому из парламентских деятелей новейшей истории Франции. Когда Эррио всходит на трибуну конгресса радикал-социалистской партии, он может заставить слушателей плакать или корчиться от смеха, может зажечь их огнем энтузиазма. В течение пятнадцати лет он в буквальном и переносном смысле, как башня, возвышался над конклавом своих партийных коллег. Он мог повернуть их направо или налево — по своему усмотрению А когда его красноречие давало осечку, он ощетинивался и угрожал отставкой. Радикал-социалистский конгресс без очередного заявления Эррио об отставке считался скучным. В палате депутатов его прозвали «тенором демократии» — в знак восхищения и сардонической насмешки.
Эррио окончил с высшим отличием «Эколь нормаль», из которой вышли многие представители французской политики и культуры. Он с большим успехом занимался преподавательской деятельностью. Но политика привлекала его с ранних лет, и вскоре он стал своим человеком на политической арене. Задолго до 1914 года он был избран мэром Лиона, третьего по величине города Франции и центра ее шелковой промышленности. Совсем молодым человеком он был избран в сенат. Аристид Бриан взял его в качестве министра общественных работ в свой кабинет, образованный во время мировой войны. После войны Эррио изменил сенату ради палаты депутатов. Победа «левого блока» на выборах 1924 года вознесла его на вершину власти в качестве премьера. Ему пришлось тогда скрестить шпагу с финансовыми магнатами Франции. Они опрокинули его правительство. Он вступил в правительство Пуанкаре, которое сменило его собственный кабинет и приняло резко выраженную правую программу. В 1932 году, после еще более решительной победы блока, состоявшего из его партии и социалистов, он второй раз занял пост премьера. После семи месяцев всяких дрязг его кабинет пал. Приняв участие в министерской комбинации Думерга, он снова поддержал своим авторитетом правительство с явно антилиберальными, антидемократическими тенденциями.
Эррио мерещилась либеральная Европа, сплотившаяся в Лиге наций вокруг английской и французской демократий. Он надеялся осуществить этот идеал при помощи кампании в пользу разоружения и уступок германской Веймарской республике. Но он прекрасно понимал, какую опасность для Франции представляет рост реакционных и ультранационалистских сил в Германии. Еще тогда, когда Франция была первой военной державой европейского континента и ее экономическая мощь была прочно ограждена от возможных посягательств со стороны соперников, Эррио терзал страх при мысли о падении рождаемости во Франции и о грандиозных военных и промышленных возможностях Германии. Он стремился противопоставить этим опасностям соглашение с СССР и более тесное сближение с США. Он видел Францию в роли стража либеральных принципов в Европе, связанного союзом с Англией и поддерживаемого с флангов потенциальными союзниками в лице СССР и США.