О тех, кто предал Францию
Шрифт:
Потребовалось некоторое время для того, чтобы расколоть и более широкие массы. В августе 1936 года подавляющее большинство социалистов и значительная часть радикалов присоединились к руководимой коммунистами кампании помощи Испанской республики. Решение правительства было воспринято народом как предательский удар в спину. Народ инстинктивно чувствовал, что борьба по ту сторону Пиренеев была борьбой против врага, подобного его собственному. «Нейтралитет» по отношению к сторонникам правительства в Испании казался народу в высшей степени нечестным, неимоверно ошибочным. Многие, особенно социалисты, довольно долго считали, что предложение о невмешательстве со стороны Блюма — лишь уловка: он хочет
Правительство долгое время держалось — или, по крайней мере, уверяло, что держится — того мнения, что итальянцы и немцы строго соблюдают условия соглашения. Если это была иллюзия, то иллюзия трагическая.
Делегация испанских республиканцев явилась к Блюму с просьбой о помощи. Блюм ответил, что «вся имеющаяся информация говорит о прекращении национал-социалистами и фашистами посылки оружия Франко». После этого премьер заплакал. Госпожа Блюм прервала беседу, гневно воскликнув: «Какое право вы имеете так волновать моего мужа!»
Представителям профсоюза французских рабочих-металлистов Блюм сказал: «За кого вы меня принимаете? Мои усилия добиться нейтралитета и невмешательства в дела Испании только начали давать плоды. Неужели же вы ждете, что я поверну свою политику вспять?»
В сентябре, на партийном митинге в парижском Лунапарке, Блюм публично высказал то, что ранее говорил каждой делегации в отдельности. Он заявил перед большой массой слушателей: «Насколько я знаю, нет ни одного доказательства, ни одного наглядного факта, который говорил бы, что соглашение о невмешательстве, после его подписания, кем-либо нарушалось».
Эти слова были сказаны 16 сентября 1936 года. В то же самое время группа английских парламентариев, ездивших в Испанию, привезла к себе на родину осязательное доказательство — в виде неразорвавшихся немецких и итальянских бомб — того, что римско-берлинская интервенция продолжается. Французская разведка имела в своем распоряжении список рейсов германских и итальянских судов, доставивших Франко оружие в период с 1 по 12 сентября, в то самое время, когда Блюм делал свое заявление. Но слова премьера не могли не произвести глубокого впечатления на известную часть его последователей. Если Леон Блюм гарантирует, что делу республиканцев не причиняется несправедливости, — они готовы были поверить этому. Многие из них к тому же были сильно взволнованы другой частью заявления Блюма, где речь шла о военной опасности. По его уверениям, эта опасность, в случае помощи со стороны Франции республиканскому правительству, должна была возрасти. Он чрезвычайно красноречиво описывал ужасы войны, апеллируя к глубоко укоренившимся мирным симпатиям французских масс.
Он вовсе не был в этом оригинален. До него Лаваль действовал так же. Инспирированная Лавалем пресса кричала: «Санкции — это война!» В те времена Блюм настаивал на том, что сопротивление агрессорам и коллективная безопасность означает сохранение мира. А теперь он сам прибег к аргументации Лаваля. Правда, при помощи этого тезиса он толкнул часть своих последователей в лагерь сторонников невмешательства. В этом смысле он имел успех. Зато теперь трещина, разделившая Народный фронт, лишила его первоначальной силы. В то время как правые, за немногими исключениями, были по этому вопросу единодушны, левые раскололись. Коммунисты, профсоюзы, а также часть социалистов и радикалов требовали помощи правительству Испании; другие социалисты и радикалы были против. И эта трещина чем дальше, тем больше углублялась, пока, наконец, давление реакционеров не привело к тому, что разногласия превратились в полный разрыв. Политика невмешательства
Она имела также последствия в области внешней политики. Румынский министр иностранных дел Николай Титулеску, блестящий государственный деятель с лицом химеры, был сторонником коллективной безопасности и тесного сотрудничества Румынии с Францией и Советской Россией. В июне он предложил Блюму во время их пребывания в Женеве расширить Малую Антанту, превратив ее в военный союз группы входящих в нее стран с Францией и Советским Союзом. В августе Пьер Кот был послан на юг Франции для того, чтобы обсудить это предложение с Титулеску. В конце концов предложения Титулеску были французским правительством отвергнуты. 31 августа он был без всяких церемоний уволен в отставку румынским королем Каролем, который начал затем проводить свою политику «сближения» с Берлином и Римом.
Точно так же отвергнуты были предложения турецкого правительства, напуганного итальянским захватом Абиссинии. Турки хотели в той или иной форме участвовать в франко-советском пакте. Равным образом были отклонены и предложения советского правительства, сделанные еще до соглашения о невмешательстве. Русские были готовы обсудить пути и способы помощи республиканской Испании и договориться о необходимых мероприятиях на тот случай, если оказание помощи Испании привело бы к всеобщему конфликту.
В Бельгии политика невмешательства заставила правительство сделать заявление, что оно намерено денонсировать франко-бельгийский союз. Осенью 1936 года встревоженный бельгийский король Леопольд отказался от Локарнского соглашения, по которому Бельгия была обязана оказать помощь Франции в случае, если последняя подвергнется нападению. Он заявил, что его страна возвращается в состояние «абсолютного нейтралитета». Уже в течение многих месяцев поступали сведения, что влияние национал-социалистов как на королевский двор, так и среди наиболее видных политических деятелей Бельгии усиливается. Бельгийский нейтралитет односторонне гарантировался Францией и Великобританией. Рейхсканцлер Гитлер дал бельгийскому монарху новую «гарантию», которая, по выражению одного французского депутата в комиссии по иностранным делам, «смахивала на смертный приговор».
Среди смятения, охватившего Францию в связи с войной в Испании, в Париж впервые со времен Второй империи приехал с визитом германский министр. Гитлеровский маг и волшебник по экономической части доктор Яльмар Шахт был принят Леоном Блюмом в тот самый день, когда фюрер удвоил срок военной службы в Германии. Разумеется, тяжеловесно церемонный германский министр поспешил объяснить, что эта мера направлена не против Франции, а против большевистской опасности. Впоследствии Блюм сообщил, что первыми его словами, обращенными к Шахту, были: «Вы знаете, что я еврей и что я несогласен с антисемитскими мероприятиями в Германии. А теперь мы можем приступить к беседе». Это сообщение интересно тем, что показывает, как Блюм представлял себе фашизм. Он, наверно, думал, что такой «разговор начистоту» подготовит почву для взаимных объяснений. Как будто доктор Шахт приехал для откровенных объяснений!
По пятам за доктором Шахтом в Париж явился преемник Пилсудского, — художник, ставший воином, — маршал Рыдз-Смиглы. Он приехал отдать визит генералу Гамелену, который ездил в Польшу с целью установить, в какой степени она подготовлена к войне. По своем возвращении Гамелен доверительно говорил своим коллегам, что он крайне разочарован и огорчен состоянием польской армии и, как он выразился, «нелепыми стратегическими представлениями польского генерального штаба». Маршал РыдзСмиглы был награжден французским военным займом не больше, не меньше, как в сто миллионов долларов.