О велосипедах, блокфлейтах и булочках с сахарной пудрой за 4 копейки
Шрифт:
Надо сказать, что уже два года у меня валялась в бездействии настольная механическая игра «Футбол». На металлическом зеленом поле расположились красные и голубые человечки. Нажатием рычага они отодвигали назад ногу и били по шарику, который перед ними лежал. Равных мне в этой игре среди одноклассников не было. Мне редко приходилось почувствовать свою крутизну, но эта игра давала мне такое чувство превосходства над товарищами, которое скрывало многие другие комплексы. Однако шарик для игры, как и запасной, были давно, со слезами, утеряны, и «Футбол» в дальнем углу ждал своего
Итак, велосипед был мною собран и выглядел, как новенький. Правда, крылья так и не удалось выровнять, при езде они терлись о шины с неприятным шелестом и тормозили. Я отогнула их там, где они соприкасались с шинами, но тут же образовался перекос в другом месте. Я решила, что крылья — вообще бесполезная деталь дизайна и можно спокойно обойтись без нее, сняла их и спрятала поглубже в сарае. Теперь всё было в порядке. Ну, почти все. Дело в том, что педали стали прокручиваться назад, вместо того, чтобы тормозить. В том месте, где задний ход наталкивался на оставшиеся в тормозе подшипники, что-то нервно екало, словно готовясь остановиться, но, передумав, решало продолжить движение. Это было не очень приятно. Но я не стала, от греха подальше, об этом никому не говорить — конечно, велосипед был куплен на мои деньги, но выволочка от отца за испорченную вещь была бы такая же, как если бы на его. С этого времени велик мне стал родным, мы с ним, как соучастники, были связаны общим преступлением: как палач и жертва — и молчанием. Он воспринимался теперь мной как живой, как конь, как товарищ.
И вот на этом велосипеде без тормозов я ездила 30 лет своей жизни. Сначала с меня взяли слово, что я не буду кататься по асфальтированным дорогам, считавшимся проезжими. Несколько дней я свято соблюдала это обещание, хотя оно и вызывало определенные сложности: в Лисьем Носу все улицы — вдоль поселка — асфальтированные, а поперечные — просто широкие тропы, проложенные между канавами. Учитывая, что все они еще резко спускались под откос от одной части поселка до другой, мне пришлось учиться интенсивно тормозить подошвой сандалии о землю или, если требовалось остановиться очень быстро, выпрыгивая на ходу из велосипеда и натягивая руль на себя. Через пару недель я добралась до шоссе и, надеясь, что никто из знакомых меня там не увидит и не сообщит родителям, рискнула обследовать окружающую местность на несколько десятков километров кругом.
В 16 лет я ушла из дома и велик забрала с собой. Хотела починить его, но ни одна мастерская не взялась за него — он был нестандартный. А все нестандартное, как известно, никому особенно не нужно. Теперь мы путешествовали с ним по городу. Я изучила правила дорожного движения, свято их соблюдала, но правила, если нет тормозов, мало что значат. Спуски по питерским мостам вызывали острое чувство экстрима, а выскакивающие на проезжую часть прямо перед носом в неположенных местах пешеходы внушили мне уважение к светофорам и переходам на всю оставшуюся жизнь. Как я понимаю, когда человек стоит и внимательно вглядывается, нет ли поблизости машины и, не увидев, начинает переходить дорогу, он почему-то не воспринимает сознанием такую мелкую деталь дороги как велосипед. В результате несколько раз мне приходилось выбирать: наезжать на выскочившего пешехода или резко сворачивать влево — пару раз удачно приземлившись между колесами грузовика, что вызывало у шофера бурный креатив ненормативной лексики. Но, к счастью, все обходилось изодранными штанами, коленями, ладонями и локтями. Когда я устроилась на работу, то на нее тоже ездила на велосипеде, экономя 3 трамвайных копейки в одну сторону и 3 — в другую.
А на первую зарплату я купила… ну да, я купила себе настоящую большую немецкую блокфлейту из грушевого дерева, с металлическим клапаном для нижнего «до». И научилась на ней худо-бедно играть по самоучителю, который подарили мне друзья. Потом у меня появилась собака, которой очень нравилось, когда я играю. Стоило взять инструмент в руки, она подходила, садилась напротив, смотрела грустными глазами и жалобно подвывала, почти даже в мотив. Дуэт у нас был весьма душераздирающий. Поэтому я старалась играть в одиночестве, где-нибудь в парке или в лесу на поляне, как мне когда-то и мечталось.
Через несколько лет я вышла замуж и у меня родился сын. Я не рисковала его катать на своем бестормозном велике, приделала детское сидение к велосипеду мужа, и так мы ездили, пока старик стоял в кладовке. Когда сыну было шесть лет, он выучил ноты и научился подбирать на флейте мелодии из компьютерных игр, а затем и более сложные. Он был оформлен в ту же школу, где училась и я. Занимался экстерном, а экзамены мы ходили сдавать в конце года. После каждого экзамена заглядывали в школьную столовку. Она сильно изменилась: в ней появились всевозможные соки, лимонады, шоколадки, пиццы. Только не было рыжей буфетчицы, похожей на лису, да булочки с сахарной пудрой исчезли. Так мне и не удалось дать их попробовать своему сыну.
Года три назад, когда правая нога уже стала мне отказывать, я все еще пыталась ездить на велике, с силой нажимая на педаль левой, так, чтобы она делала полный оборот. Правда, уже не рисковала выбираться на дорогу днем — а только по ночам, когда не было ни машин, ни пешеходов. Однажды кошка бросилась мне под колеса, я резко свернула, упала и загремела в больницу. С великом пришлось попрощаться и отдать его человеку, который сумел справиться с нестандартностью моего старого скакуна и починить его. Флейту в своих многочисленных скитаниях по стране основательно травмировал мой сын, который собирается стать музыкантом: клапан от нее оторвался, лак и краска слезли. Правда, и я уже не особо могу играть на ней: кашель мучает, да и нижнее «до» мне давно уже не удается взять. А булочки… Все тешу себя нелепой взрослой мечтой, что когда-нибудь где-нибудь в витрине какой-нибудь кондитерской — увижу эти завитушки, обильно посыпанные пудром. И что совсем уж глупо — очень хочется, чтобы они стоили 4 копейки.