О волшебной сказке
Шрифт:
Фантазия — естественная деятельность человека. Без сомнения, она не разрушает и даже не оскорбляет Рассудок; так же точно она не притупляет аппетита и не замутняет восприятие научной истины. Наоборот. Чем острее и чище рассудок, тем лучшую фантазию может он создать. Если люди находятся в состоянии, в котором они не хотят знать или не могут вопринимать правду (факты или доказательства), то и Фантазия слабеет до тех пор, пока они не исцелятся. Если же они когда-либо придут в это состояние (это не кажется таким уж невероятным), Фантазия исчезнет и воцарится Патологическая Иллюзия.
Ибо созидательная Фантазия основана на твердом знании того, что вещи таковы, какими они видятся в мире под Солнцем, на знании фактов, а не рабстве перед ними. Так, на логике построены бессмыслицы, это видно в сказках и стихах Льюиса Кэррола. Если бы люди действительно не видели разницу между лягушкой и человеком, то и сказки о принцах-лягушках не могли бы появиться.
Конечно, Фантазия может доходит до крайности. Она может быть и скверной. Она может быть использована во зло. Она может даже обмантуь разум, который создал ее. Но о каком человеческом действии или понятии нельзя сказать то же самое в
Note28
Бесполезное нельзя использовать. Лат.
Что касается древнего возраста, будь то возраст человека или возраст времени, в котором мы живем, может быть и есть доля истины в предположении, что он налагает немощи. note 29 Но это по большей части идея, произведенная примитивным изучением волшебных сказок. Аналитическое изучение волшебных сказок — столь же плохая подготовка к наслаждению ими или их сочинению, как историческое изучение драматургии всех времен и народов для наслаждения и сочинения театральных пьес. Изучение может, конечно, стать унылым. Изучающий легко может осознать, что в результате всей проделанной работы ему удалось лишь собрать несколько листьев, и то многие из них уже изорваны или сгнили, упавших из бессчетной кроны Дерева Сказок и устилающих Лес Дней. И кажется бесполезным добавлять что-либо к этому сору. Что может изменить еще один лист? Все образцы, от почки до распустившегося листа, от ранней весны до поздней осени, уже давно были открыты людьми. Но это не так. Семя дерева может быть пересажено в душу почти каждого, даже того, кто обожает городские туманы (по выражению Ланга), такие люди до сих пор встречаются в Англии. Нет сомнения в том, что весна не становится менее прекрасной оттого, что мы видели или слышали о других подобных событиях: подобных, ибо от начала мира до его конца не было и не будет одного и того же события. Каждый лист дуба, ясеня или терновника суть уникальное воплощение образца, и для кого-то именно в этом году произошло это воплощение, первое когда-либо увиденное и познанное, хотя вот уже бесконечное множество поколений людей прошли по земле, а дубы все распускают листья каждую весну.
Note29
Ср. стр. 35
Мы не отчаиваемся и не должны отчаиваться, что рисовать бессмысленно, потому что все линии могут быть только кривыми или прямыми, или что бессмысленно писать новые картины, потому что существует всего лишь три «первичных» цвета. Мы, конечно, сейчас старше, поскольку в наслаждении и практике искусства сы наследники многих поколений предков. В этом праве на наследование богатства может скрываться опасность скуки или излишнего желания быть оригинальным, и это может привести к потере вкуса к чудесным рисункам, утонченным формам и «красивым» оттенкам, или к примитивным манипуляциям сверхусложненного старого материала, умственным и бессердечным. Но верный путь избавления от такой скуки нельзя найти ни в добровольном примитивизме, неуклюжести или бесформенности, ни в очернении и беспредельном озлоблении, ни в смешивании всех цветов, от утонченных до самых грязных, ни в фантастическом усложнении форм от примитивной глупости до горячечного безумия. Пока мы не достигли такого состояния, нам необходимо выздоровление. Мы должны вновь смотреть на зеленое, и быть заново удивленными (но не ослепленными) синим, желтым и красным. Мы должны встретить кентавра и дракона, а потом, может быть, внезапно увидеть, подобно древним пастухам, овец и собак, и лошадей — и волков. Выздороветь помогают нам волшебные сказки, В этом смысле только вкус к ним может сделать нас, или сохранить нас детьми.
Выздоровление (включающее и возвращение к себе, и обновление здоровья) есть вос-собрание — воссобрание незамутненного взгляда. Я не говорю «видение вещей как они есть» и не хочу связываться с философами, хотя рискну сказать «видение вещей как нам предназначено (или было предназначено) видеть их» — как вещи отдельные от нас самих. Нам нужно, в любом случае, мыть окна, так, чтобы вещи видимые ясно могли быть освобождены от грязных пятен банальности или фамильярности — от собственнического чувства. Из всех лиц о лицах наших близких нам труднее всего фантазировать и труднее всего действительно увидеть их со свежим вниманием, уловив их сходство и несходство: увидеть, что они имеют лица и у каждого есть свое, в чем-то неповторимое лицо. Эта банальность в действительности есть наказание за «присвоение», все то, что банально или (в плохом смысле) знакомо, это то, что мы присвоили, законно или мысленно. Они становятся как те вещи, которые когда-то привлекли нас своим блеском, цветом или формой, и мы прибрали их к рукам, а затем заперли в кладовке — овладели ими, и овладев, перестали замечать.
Конечно, волшебные сказки — не единственное средство выздоровления или профилактики утрат. Достаточно и смирения. И существует (особенно для покорных) Мурефок, или Честертоновская Фантазия. Мурефок (Mooreffoc) (Янйефок) — фантастическое слово, хотя в любом городе нашей страны можно найти такую надпись. «Кофейня» — слово, прочитанное с внутренней стороны стеклянной двери, как его увидел и прочитал Диккенс в один из серых лондонских дней,
«Фантастические» элементы в стихах и прозе других видов литературы, даже если они только декоративны или случайны, помогают этому освобождению, но не столь полно, как волшебная сказка, вещи, построенные на или из Фантазии, в которых Фантазия является сердцевиной. Фантазия сотворена из Первичного Мира, но хороший мастер любит свой материал, знает и чувствует глину, камень, дерево, так, как это позволяет делать только искусчство творения. Под молотом кузнеца Грома холодный металл раскрывает свой секрет, сотворение Пегаса облагородило лошадей, в Дереве Солнца и Луны и ствол, и корень, и цветок, и плод — все предстает во славе.
И на самом деле волшебные сказки имеют дело по большей части, или (лучшие из них) в главном, с простыми или фундаментальными вещами, нетронутыми Фантазией, но самим присутствием эти простые вещи все делают светоносным. Сказочник, который может позволить себе быть «свободным» в обращении с Природой, будет ее любимцем, а не рабом. Именно благодаря волшебным сказкам я впервые осознал возможности мира, удивительность вещей, таких как камни, деревья, железо, дерево и трава, дом и огонь, хлеб и вино.
Я закончу рассмотрением Избавления и Утешения, которые, без сомнения, являются только средством Избавления (Бегства), они сегодня являются формой литературы «эскапизма», и здесь имеет смысл к рассмотрению волшебных сказок добавить рассмотрение этого термина «эскапизм», т.е. «бегство от реальности» главным образом, в критике.
Я утверждал, что Избавление является одной из главных функций волшебных сказок, и хотя я не отказываюсь от этого, ясно, что я не приму насмешливого, жалостливого тона, с которым сейчас часто произносят слово «Избавление», тона, для которого использование этого слова вне литературной критики вовсе неправомочно. В том, что заблуждающиеся любят называть Реальной Жизнью, Избавление или Бегство, очевидно, нередко очень полезно и может даже оказаться актом героизма. В реальной жизни его упрекнуть не в чем, разве что оно окажется неудачным, но в области критики, как кажется, оно выглядит тем хуже, чем успешнее удается. Без сомнения, мы имеем дело со случаем неверного употребления слова, а так же с запутанным мышлением. Почему нужно презирать человека, который, оказавшись в тюрьме, пытается оттуда выбраться и вернуться домой? Или когда он не может сделать этого, но начинает думать и говорить о чем-то еще, кроме решеток и тюремных стен? Мир снаружи не перестает быть реальным, хотя пленник и не видит его. В этом случае критики неверно употребляли слово Избавление, и более того, они путают и не всегда искренне, Избавление Пленника с Побегом Дезертира. Точно так же Партийный пропагандист может клеймить эмиграцию из фюреровского или любого другого Рейха, или даже критику его, как предательство. Точно так же критики, чтобы запутать еще сильнее, и таким образом вызвать неуважение к своим оппонентам, налагают клеймо презрения не только на Утешение и настоящее Избавление, но и на то, что часто бывает их спутниками: Отвращение, Гнев, Осуждение и Мятеж. Они не только смешивают бегство заключенного с дезертирством, но, как мне кажется, предпочтут уступчивость «квислингов» сопротивлению патриота. Подобным мыслителям можно только сказать: «Страна, которую вы так любите, обречена», и извинить любое предательство, даже восславить его.
Пустячный пример: не замечать (и конечно не выставлять на показ) уличные электрические фонари массового образца в вашей сказке есть Бегство от Реальности (в этом смысле слова). Но такое может, и почти наверняка должно происходить в результате описанного отвращения к столь типичному произведению Эры Роботов, сочетающему сложность и изящество назначения с уродливостью и (часто) неполноценностью результатов. Эти лампы могут быть исключены из сказки просто потому, что это плохие лампы, и вполне возможно, что один из уроков, извлеченных из этой сказки, будет в осознании этого факта. Но тут вам грозят кулаком: электролампы надо оставить. Давным-давно Честертон верно заметил, что каждый раз, когда он слышит, что что-то «должно остаться», он знает, что это почти наверняка будет быстро заменено — конечно же и к сожалению по причине устаревания и изношенности. «Движение Науки, его темп, подгоняемый нуждами войны, все ускоряется, неумолимо превращая какие-то вещи в устаревшие и предвещая новые изобретения в использовании электрической энергии»: анонс. Здесь говорится то же самое, только в более угрожающем тоне. Уличные электрические фонари, конечно, можно игнорировать просто потому, что они столь незначительны и преходящи. Волшебные сказки в любом случае имеют более фундаментальные и всеобщие темы для упоминания. Молнии, например. Эскапист не так подчинен причудам мимолетной моды, как эти его оппоненты. Он не превращает вещи (которые, может быть, достаточно полезны, чтобы считать их плохими) в своих хозяев или своих богов, поклоняясь им как неизбежным, даже «непоколебимым». И его противники, столь легко презирающие его, не имеют гарантии, что он на этом остановится: он может собрать людей и крушить лампы. Эскапизм имеет другое, более зловещее лицо: Противодействие.