О всех созданиях – больших и малых
Шрифт:
– Вот вам и причина, – объявил я. – Видите следы зубов, где они ее грызли?
Фин с сомнением нагнулся к доске и буркнул:
– Ну ладно, а что ж теперь делать?
– Во-первых, немедленно убрать отсюда эту доску, а во-вторых, дать всем телятам дозу горькой соли. Есть она у вас?
Фин хохотнул.
– Есть-то есть, целый мешок, да только вы бы не придумали чего получше? Впрыснули бы им какое лекарство?
Положение было не из легких. Специальных средств против отравления металлами и их соединениями не существовало, и иногда
– Нет, – сказал я, – никакие впрыскивания не помогут. Я даже не гарантирую, что от горькой соли будет большой толк. Но мне хотелось бы, чтобы вы три раза в день давали им по две полных столовых ложки каждому.
– Черт, их же так будет нести, что они бедняги сдохнут.
– Возможно, – сказал я, – но другого средства не существует.
Фин шагнул ко мне, и его обветренное морщинистое лицо почти вплотную придвинулось к моему. Карие в крапинку глаза, вдруг ставшие серьезными, несколько секунд всматривались в меня, потом он быстро отошел.
– Ладно, – сказал он. – Пойдемте выпьем.
Он повел меня на кухню, откинул голову и взревел так, что стекла звякнули:
– А ну-ка, мать, дай этому молодцу кружку пива. Иди, я тебя познакомлю. Это же Счастливчик Гарри.
Миссис Колверт с волшебной быстротой поставила перед нами бутылки и кружки. Я поглядел на этикетку – "Ореховый эль Смита" – и налил себе. Хотя я этого тогда и не знал, но момент был исторический: первая из бесчисленных кружек орехового эля, которую мне предстояло выпить за этим столом.
Миссис Колверт села, сложила руки на коленях и радушно улыбнулась.
– Значит, вы телят полечите? – спросила она.
Фин не дал мне ответить:
– Еще как полечит! Он их на горькую соль посадил.
– На горькую соль?
– Ага, мать. Я так и сказал, едва он подъехал, что лечение будет самое что ни на есть новейшее и научное. Им, молодым да современным, прямо удержу нет. – И Фин с невозмутимым видом отхлебнул эль.
Телятам постепенно становилось легче, и через две недели они уже ели нормально. У того, кто особенно пострадал, еще сохранялись следы слепоты, но я не сомневался, что это тоже пройдет.
Снова я увидел Фина довольно скоро. Часов около трех я сидел с Зигфридом в приемной, когда входная дверь оглушительно хлопнула и по коридору простучали подкованные сапоги. Я услышал голос, напевающий: "Хей-ти-тидли-рам-ти-там", и на пороге возник Финеас. Он одарил Зигфрида желтозубой ухмылкой:
– А, приятель, как делишки?
– Все прекрасно, мистер Колверт, – ответил Зигфрид. – Чем мы можем вам служить?
– Мне вот он нужен, – Фин ткнул пальцем в меня. – Чтобы он поехал ко мне, да побыстрее.
– Что случилось? – спросил я. – Опять телята?
– Черт, нет. А уж лучше бы они. Это мой бык. Пыхтит, хрипит, вроде как при воспалении легких, только куда хуже. Смотреть жалко. Прямо помирает. – На мгновение Фин стал совсем серьезным.
Я слышал про этого быка: элитный шортгорн, призер многих выставок, опора его стада.
– Я сейчас же выезжаю, мистер Колверт. Прямо за вами.
– Вот и молодец. Так я поехал.
Всю дорогу я гнал машину, но Фин уже ждал меня с тремя своими сыновьями. Они угрюмо хмурились, но Фин еще держался.
– А вот и он! Счастливчик Гарри собственной персоной. Теперь бояться нечего!
Пока мы шли к коровнику, он даже мурлыкал какой-то мотивчик, но когда заглянул в стойло, голова его поникла, а руки скользнули глубже за подтяжки.
Бык стоял посредине стойла, как привинченный. Его огромная грудная клетка тяжело подымалась и опадала – такого затрудненного дыхания мне видеть еще не приходилось. Рот его был открыт, с губ свисали сосульки пены, в пене были и широко раздутые ноздри. Он тупо глядел на стену перед собой выпученными от ужаса глазами. Нет, это была не пневмония; просто он отчаянно боролся за каждый глоток воздуха и мало-помалу проигрывал эту борьбу.
Он не шевельнулся, когда я поставил ему термометр, и, хотя мысли вихрем мчались у меня в голове, я подумал, что вряд ли мне хватит этих тридцати секунд. Я предполагал, что дыхание будет учащенным, но ничего подобного не ожидал.
– Бедняга, – пробормотал Фин. – Каких я от него телят получал! А уж послушный, что твой ягненок. Мой внучок шастал у него под брюхом, так он даже ухом не повел. Просто видеть не могу, как он мучается. Коли помочь ему нельзя, так вы прямо скажите, и я схожу за ружьем.
Я вытащил термометр. За сорок три! Чушь какая-то. Я энергично встряхнул его и поставил еще раз. Теперь я ждал почти минуту, чтобы успеть подумать подольше. И снова за сорок три. У меня возникло ощущение, что, будь термометр на фут длиннее, ртутный столбик все равно уперся бы в конец трубки.
Что же это может быть такое?! Неужели сибирская язва?.. Да, должно быть, так… и все же… и все же… Я оглянулся на головы над нижней половиной двери. Фин и его сыновья ждали моего приговора, и их молчание делало особенно мучительными страдальческие хрипы быка. Над их головами в синем квадрате неба мохнатое облачко наползало на солнце. Когда оно поплыло дальше, мне в глаза ударил слепящий луч, я зажмурился, в вдруг в голове забрезжила мысль.
– Вы его сегодня выпускали? – спросил я.
– Само собой. Все утро пасся на привязи. Солнышко-то нынче какое!
Мысль засияла ярким светом.
– Быстрее тащите сюда шланг. Наденьте вон на тот кран по дворе.
– Шланг? Что за черт…
– Да быстрее же… У него солнечный удар.
Шланг был навинчен меньше чем за минуту. Я пустил полную струю и начал поливать могучее животное ледяной водой – и морду, и шею, и бока, и ноги. Прошло пять минут, но мне они показались нескончаемо долгими, потому что никакого улучшения заметно не было. Я даже подумал, что ошибся, но тут бык сглотнул.