О всех созданиях – прекрасных и удивительных
Шрифт:
Покидая ферму, я снова увидел старика. Он устраивался поудобнее на железном сиденье рычащего трактора, и я закричал, стараясь перекрыть шум мотора:
– Мистер Гиллинг сказал, что решил завести овец и поручить их вам. Думаю, вам понравится за ними приглядывать!
Лицо Клиффа осветила негасимая улыбка, и он крикнул в ответ:
– Угу! Новое дело, да чтобы мне не понравилось? Нам, молодым, это всегда по вкусу!
19
Этот трезвон был совсем другим. Я уснул под трезвон колоколов, возвещавших начало полуночной рождественской
В первую минуту я не сумел стряхнуть с себя сладкий туман фантазий, в который погрузился с вечера. Ведь был сочельник! Праздничное настроение начало овладевать мной, когда в конце дня я заехал в крохотную деревушку, где пушистый снег занес единственную улицу, запорошил стены, пышными подушками лег на подоконники, над которыми за стеклами виднелись нарядные елки и мерцали огоньки свечей, отражаясь в мишуре красными, голубыми и золотыми искрами. Уехал я оттуда уже в сумерках. Опушенные снегом лапы темных елей застыли в неподвижности, словно нарисованные на белом фоне полей. В Дарроуби я вернулся, когда над городком сомкнулась ночь. Изукрашенные витрины лавок на рыночной площади весело сияли, из окон лился золотистый свет, заставляя сверкать истоптанный снег на булыжнике. Скользя по нему, торопливо шли закутанные до неузнаваемости люди, спешившие сделать последние покупки.
Перед сном, как раз когда зазвонили колокола, я вышел пройтись по рыночной площади. Теперь на всем ее широком белом пространстве не было видно ни единой живой души: оно распростерлось в лунном свете холодное и пустынное, а в окружавших его домах чудилось что-то диккенсовское – выросшие тут бок о бок задолго до введения городского планирования, они были высокими и приземистыми, широкими и узкими, кое-как втиснутыми в неподвижный хоровод, окруживший булыжную мостовую. Их крыши, все в снегу, врезались в морозное небо прихотливой зубчатой линией.
Я пошел обратно. Звонили колокола, ледяной воздух пощипывал нос, под ногами хрустел снег, и настроение было чудесное, как будто меня окутал особый таинственный дух сочельника. «На земле мир, а в человецах благоволение» – эти слова обрели особый смысл, и я внезапно ощутил себя частицей всего сущего. Дарроуби, фермеры, животные и я – мы слились в единое дружное целое. Я был совершенно трезв, но в нашу квартирку поднялся как по облаку.
Хелен не проснулась и я забрался под одеяло, все еще полный пьянящей праздничной радости. Работы завтра предстоит немного, можно будет понежиться в постели подольше – может быть, даже до девяти! А потом великолепный день тихого безделья – желанный и редкий оазис в нашей хлопотливой жизни. Я погружался в сон, и мне чудились вокруг улыбающиеся лица моих клиентов, смотрящих на меня с неизъяснимой добротой и благожелательностью…
И вдруг – вот этот, другой, несмолкающий трезвон. Верно, будильник… Я ухватил его, но звон не смолк, а я увидел стрелки. Шесть часов. Ну, конечно, телефон! Я снял трубку.
В ухо мне ударил резкий металлический голос без намека на сонливость.
– Мне ветеринара надо!
– Да-а… Хэрриот слушает, – пробормотал я.
– Браун говорит. Из Уиллет-Хилла. У меня корова обездвижила. Так вы бы поторопились.
– Хорошо. Сейчас еду.
– Да не тяните! – В трубке щелкнуло.
Я перекатился на спину и уставился в потолок. Вот тебе и рождество! День, который я вознамерился ознаменовать блаженным ничегонеделанием. И надо же было этому типу вылить на меня ушат холодной воды! И хоть бы извинился. Даже без «с рождеством вас!» обошелся. Это уж слишком!
Мистер Браун встретил меня во мгле двора. Я бывал у него раньше и, когда он попал в лучи моих фар, в очередной раз подивился его редкостной физической форме. Рыжий мужчина, лет сорока, остролицый, с чистой кожей. Из-под клетчатой кепки выглядывали прядки морковных волос, щеки, шею и руки покрывал золотистый пушок. От одного взгляда на него мне еще больше захотелось спать.
Доброго утра он мне не пожелал, а только коротко кивнул – не то мне, не то в сторону коровника – и ограничился двумя словами:
– Она там.
Он молча следил за тем, как я делаю инъекцию, и заговорил только тогда, когда я принялся рассовывать по карманам пустые флаконы.
– Сегодня ее доить конечно нельзя, да?
– Нет, – ответил я. – Лучше, чтобы вымя было полным.
– А кормить как-нибудь по-особому?
– Нет. Может есть все, что захочет и когда захочет.
Мистер Браун был очень деловит. И всегда дотошно выспрашивал все до последних мелочей.
Мы пошли через двор, но вдруг он остановился и обернулся ко мне. Неужто хочет предложить чашку горячего живительного чая? Я стоял по щиколотку в снегу, и морозный воздух беспощадно щипал меня за уши.
– Знаете, – сказал он, – это ведь у меня не в первый раз с коровами случается в последнее время. Так может, я что не так делаю? Как по-вашему, может, я им слишком корм запариваю? Так, что ли?
– Не исключено… – Я торопливо зашагал к машине. Уж лекцию о содержании коров я сейчас читать ни за что не стану! Когда я взялся за ручку дверцы, он сказал:
– Коли она к обеду не встанет, я сам звякну. И вот еще что: в том месяце вы мне черт-те чего в счет понаставили! А потому предупредите своего старшого, чтобы он не больно-то на перо налегал. – И повернувшись, быстро зашагал к дому.
«Мило, нечего сказать, – размышлял я, тронув машину. – Ни тебе «спасибо», ни тебе «до свидания!», а только претензии и угроза оторвать меня от рождественского гуся, если ему взбредет в голову». На меня накатила волна жаркого гнева: «Чертовы фермеры! Какие омерзительные личности среди них встречаются!» Мистер Браун угасил мою праздничную радость так успешно, словно обдал меня ледяной водой из шланга.
Поднимаясь на крыльцо Скелдейл-Хауса, я заметил, что ночной мрак побледнел и посерел. В коридоре меня с подносом в руках встретила Хелен.
– Как ни грустно, Джим, – сказала она, – но тебя уже ждут. Что-то очень срочное. И Зигфриду тоже пришлось уехать. Но я сварила кофе и поджарила хлебцы. Садись и перекуси. Времени на это у тебя хватит.
Я вздохнул. Значит, быть этому дню совсем будничным!
– А что там, Хелен? – спросил я, отхлебывая кофе.
– Да мистер Керби, – ответила она. – Старик очень тревожится за свою козу.
– Козу?
– Ну, да. Он сказал, что она подавилась.
– Подавилась? Как же это, черт побери, ее угораздило подавиться? – загремел я.