Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного
Шрифт:
Вот можно и забыть на час-другой, что мы все еще в плену…
Распределять и раздавать рукавицы — это уже не мое дело, все организовали наш комендант и бригадир силикатного цеха. А я, конечно, заранее отложил пару для Макса Шика. Сегодня остаюсь в лагере, чтобы быть в курсе дела — как это будет с ремонтом швейных машин. Пошел в мастерскую к Эрвину, а он, оказывается, уже и место для них приготовил. И его помощник Курт, умеющий справиться с любым делом, требующим терпения и точности, заранее радуется такой интересной работе.
Прождали, можно сказать, целый день. Наконец, когда уже давно стемнело, пришел
Ну, а с швейными машинами Эрвин и Курт будут разбираться уже завтра. Еще неизвестно, сколько там таких, что их еще можно отремонтировать. Может, найдем еще среди пленных специалиста-механика, а то и портного — портные ведь тоже должны разбираться, что там в машине неисправно.
Написали такое объявление, повесили на стенд «пропаганды». И дня не прошло, как объявились трое, один из них работал даже на заводе швейных машин. Я, наверное, больше не верю в случайности…
РОЖДЕСТВО 1948 ГОДА И НОВЫЙ 1949 ГОД
До Рождества остается пять дней, и в лагере неспокойно. Нас, «постоянный состав», тех, у кого есть пропуск на выход из лагеря по служебной необходимости без охраны, теперь за ворота не выпускают. Какая в этом логика, я ведь все равно могу выйти из лагеря — с колонной едущих на завод. Русские боятся волнений, потому что знают, какой это важный для немцев праздник — Рождество? Отношения-то с начальством добрые, а все же, видно, не доверяют нам…
Ну, и я спокойно становлюсь в колонну едущих на работу в силикатный цех. Тут я не чужой, меня знают, не зря же я рукавицами занимался… По правде говоря, дел у меня на заводе сегодня нет. И вообще комендант Макс велел нам, отделу труда и зарплаты, себя там особенно не афишировать. Нины сегодня на работе не будет, значит, на электростанцию идти незачем, и почти весь день я провел с Максом у него в кузнице. Поговорили и про строгости перед Рождеством, и про то, что никаких признаков бунта у нас в лагере нет и в помине; может быть, где-то в других лагерях? Макс считает даже, что благодаря Владимиру Степановичу у нас питание лучше, чем полагается пленным.
И еще Макс — это в первый раз! — рассказал мне, что у него здесь есть подруга; это высокая блондинка из инструментальной кладовой механического цеха. Ее зовут Людмила, я ее уже видел. Мне это очень интересно и хочется узнать побольше, но Макс ничего сказать не может. Он ведь хуже меня понимает русский, а Людмила совсем не знает немецкого. Перед самым концом рабочего дня я ее увидел в цеху, она как раз сняла платок, у нее светлые волосы до плеч, но она тут же упрятала их под меховую шапку. Потом она нас встретила — у них с Максом договорено место — по дороге на станцию, и Людмила не так уж молода, наверное, примерно того же возраста, что и Макс. Он стал объяснять ей, кто я такой и что мы с ним как отец и сын. Чтобы было понятнее, я переводил. Она, конечно, тут же спросила, почему это я говорю по-русски, а Макс нет. Сколько раз уже меня вот так спрашивали, а я и сам не знаю верного ответа.
Время идет незаметно, мы сегодня поспеем к первому поезду. Макс и Людмила прощаются, а я стараюсь представить себе, как это было бы с Ниной. Мне все больше хочется поскорее ее встретить. Вот возьму и пойду завтра прямо к ним на электростанцию. Должен же я узнать, нравлюсь я ей или нет! Но Максу я об этом ничего не сказал. Чтобы зря его не беспокоить.
И на следующее утро я отправился на завод с утренней сменой. Хотел сначала зайти в силикатный цех, только потом на электростанцию, но очень уж мне не терпелось поскорее увидеть Нину… Когда наконец дошел к дверям энергодиспетчерской, сердце так колотилось, что чуть не выскочило…
А там у стола, за которым должна быть Нина, сидят две незнакомые женщины. Спросить о ней не решился, сделал вид, будто ищу Михаила Михайловича, начальника станции. Они сказали, что сегодня его на станции не будет. Может быть, узнаю что-нибудь у секретарши начальника? Но ведь прямо спрашивать про Нину нельзя, какие такие дела могут быть у нее с военнопленным! Если я это сообразил, значит, еще не совсем потерял голову. А сейчас только восемь утра, что же мне делать на заводе до конца смены, до четырех? Побежал поскорее на станцию: вдруг пойдет поезд за чем-нибудь в лагерь. Но нет, надежда была напрасной. Значит, надо идти в кузницу, заняться там у Макса хоть чем-нибудь.
«Тебе что, делать нечего? — спросил он сразу как увидел меня. — Поможешь мне тут кое-что распилить». Ладно, мне все равно, лишь бы не слоняться без дела, если нет Нины.
Оказалось, Макс делает железную ограду для кого-то из заводского начальства. Концы железных стоек он отковывает, а мне надо нарезать их электропилой по заданному размеру. Занялся этим с удовольствием, я ведь со времени лагеря в Макеевке не занимался физической работой. А полушубок мой Макс надежно припрятал у Людмилы, чтобы не украли.
Длина стоек один метр, Максу нужно их больше ста, а дело с пилой идет медленно — всего одно полотно, уже затупившееся, оставшееся со времен немецкой оккупации. Однако к обеденному перерыву я напилил изрядную кучу этих стоек. А Макс уходил в кладовую к Людмиле, глянуть, как там мой полушубок. Наверное, она его хорошо запрятала, потому что Макс отсутствовал довольно долго. А вернулся он с яблоком для меня от Людмилы…
Часа в два дня котел и бачки с едой привозят и в этот цех. Откуда, интересно, у русских столько перловой крупы? Мне перловый суп нравится, но все же — трех раз в неделю было бы достаточно… Хлеб дали свежий, даже чересчур свежий, пухлый. Пекарня, наверно, старалась план перевыполнить, вообще же хлеб здесь чаще всего хороший.
Пообедали, Макс кует стойки и рассказывает: он слышал от коменданта Зоукопа, что наше представление, рождественский концерт — не разрешен. Потому что русские опять опасаются каких-то «антисоветских проявлений». Макс тоже не видит смысла в такой подозрительности, но, как сказано, при всем хорошем отношении к нам, в конечно счете русские нам, немцам, не доверяют. Один русский офицер сказал как-то: «С вами, немцами, так просто не справиться. Каждую неделю отнимаем эти ваши самодельные ножи, а на следующей проверке — у каждого опять новый нож».