Оазис человечности
Шрифт:
Три дороги вели отсюда в разных направлениях. Как у мифического трехголового существа, каждая из них смотрела в свою сторону, будто имея свое мнение. Влево вела изящная стезя, уходя вглубь эсквилинского района: в застроенные домами густонаселенные места, где в жаркий летний день могло стать плохо. В отдалении проходил Марциев акведук, второй по величине в Риме после акведука Клавдиев, построенный через четыре с половиной столетия после рождения самого города. На уличных водоразборах виднелись увядшие цветы. После праздника Фонтаналий [7] их до сих пор не убрали.
7
Фонтаналии –
Прямо смотрела прочная дорога, мощенная с усердием и трудом, какого и требовал надежный путь: из дня в день приходилось выдерживать бремя тяжело груженых повозок, тысячи и тысячи ног людей и коней, мулов и ослов. Это была Лабикская дорога, ведущая в славный город Лабик и далее в Герники. Если же, напротив, идти от Пренестинских ворот (одних из многих, что выводили из города), можно попасть на рынок Ливии, а идя над северным склоном эсквилинского холма и далее – в район Субуры, самый густонаселенный район Рима.
Если же пойти вправо, то дорога могла вывести через Лициниевы сады дальше к Паллантовым, и дальше – на Тибурскую дорогу, и так можно выйти за город прямо к преторианскому лагерю, где находились казармы солдат.
Аврора простояла несколько минут в размышлениях, пытаясь понять, по какой же дороге пошел Квинт. Более склонялась она к той, что вела прямо, но ни на что не решалась. Но вот что-то мелькнуло там, вдали. Как все же вовремя она заметила темный силуэт, такой знакомый, что могла представить его с закрытыми глазами и во сне. Мигом устремилась она за ним, при этом держась возле стен домов: в любое время можно примкнуть к ним незаметной тенью, раствориться в утреннем тумане.
Быстрые шажки резво понесли девушку вперед по мостовой. Расстояние было велико, но, к счастью для девушки, путь лежал прямой, и она держала Квинта в поле своего зрения, понемногу приближаясь к нему. Сердце билось так истошно, будто перед сраженьем: яростно вырывалось из груди, не находя себе места, надрывалось от стука и молило о свободе; взывало к справедливости своей хозяйки и предупреждало, что такие испытания оно терпит лишь из-за большой любви к ней – от всякого другого не потерпела бы, но чем не пожертвуешь ради того, кого любишь без всяких условий, просто потому, что он есть. Все быстрей и уверенней, все ловчее и с большим проворством Аврора преследовала своего дорогого друга, который еще так недавно был рядом, а теперь вот – идет своей дорогой жизни, понурив голову, будто под нестерпимой тяжестью, в неведомом направлении, к неведомому дому.
Он всегда был так предельно осторожен, так собран и так таинственен: исчезал настолько легко, словно был тенью из царства мертвых, а не человеком из плоти и крови мира живых. И сейчас не походил сам на себя. Аврора несколько раз из обычного женского любопытства посылала за ним верных людей, чтобы узнать, где же он живет и кто он вообще. Но ни одна из этих попыток не приносила успеха: люди приходили разочарованные. И с виноватым видом объясняли ей, что нельзя проследить за тем, кто запросто сливается с любой тенью на дороге так, будто ему покровительствуют темные силы из самой преисподней (на что она всегда улыбалась с милостивым и немного презрительным снисхождением), кто способен затеряться средь толпы. Наверняка умел он и перевоплощаться в какого-нибудь суетливого и мелкого прохожего. Такого незначительного, что глаз попросту его не замечал, не в силах разглядеть того, от чего столь привычно отворачиваться, а может, добавляли они, он взывал к всемогущим богам, и те, точно были в долгу, превращали его в великого человека.
«Великий человек», – суеверно убеждали они. Когда-то Авроре было жаль этих людей: для них «великие» люди были полубогами, рожденными под счастливою звездою. Между собой они часто шептались, рассказывали небылицы. Так после одной из них выяснилось, что Квинт темными ночами общается с небожителями, может даже, самим Юпитером. «Свет бога затмевал собой солнце и, страшась ослепнуть, объятые ужасным испугом, мы падали ниц», – оправдывались они, втайне зная, что лучше вызвать гнев своей госпожи, чем впасть в немилость «великому человеку».
Но теперь-то Аврора сама убедится: владеет ли он силой обращаться тенью и есть ли у него кров на этом свете, не опустится ли он и в самом деле под землю, разверзнув ее, горя в языках пламени, или он воспарит в облака?
Прямая улица вскоре заканчивалась. Благо, расстояние стало теперь таким, что, прячась сама, она могла проследить за ним в любом переулке и не упустить его милые очертания. Тут Аврора задалась вопросом: а с каких это пор его очертания стали вдруг для нее милы? Как это могло случиться: она всегда держала свое сердце в рамках тех чувств, которые позволяла себе сама?! А этого она уж точно не позволяла, иначе помнила бы, но память о таком скромно умалчивала – это было помимо ее воли.
Аврора всерьез задумалась: а стоит ли в таком разе продолжать эту слежку, ведь это – предательство по отношению к самой себе. И предало ее собственное сердце! Этого она всегда ожидала от своих служанок, которые подчас сбегали неизвестно с кем и так никогда не возвращались. Отец смотрел на такие случаи иными глазами, слишком по-доброму, как ей казалось – эти люди заслуживают той строгости, с которой с ними обращались, в ином случае – они бы все изменили.
«Но слабые боятся что-то менять, – размышляла Аврора, – сильные же живут, действуют по своей воле и в согласии со своим разумом. Именно поэтому сильных людей – тех, кто имеет силы на то, чтобы менять себя и мир вокруг себя, – слабые и называют «великими». И величие их в том, что они – сами творцы того мира, в котором живут. И они понимают это. Именно в этом знании – сила сильных мира сего: они не ждут, пока боги сделают их жизнь счастливой, а делают ее сами таковой. Именно ими создано все, что теперь окружает нас: высокое искусство, могущественнейшие города и страны, идеи и порядки, наконец, сам властелин всего мира – Рим».
Такие мысли сопровождали Аврору во время всей этой затеи, которая неизвестно еще к чему могла привести. Но Аврора была непоколебима в раз принятом решении и следовала ему, даже если вовремя понимала, что оно неверное – это она взяла от отца. Воспитание, его образ жизни, мысли – все это оказалось какой-то частью отражено и в ней.
Квинт тем временем повернул в один из узких переулков, и девушке пришлось на время оставить свои мысли и пустить все свое усердие на то, чтобы достигнуть угла дома быстрей, чем человек, что водит дружбу с тенями. По словам слуг, он скрывался в одной из тех бесчисленных улочек, которых такое превеликое множество в этом подобии улья. Она еще ускорила свой бег и достигла угла дома как раз вовремя, чтобы заметить, как он исчез в глухой тьме. Такие теснины возникли из-за того, что дома стояли слишком близко и рядом: даже одному человеку там становилось неуютно. Аврора последовала за беглецом. Дорога лабиринтом вела к неизвестной цели. Так они петляли долго.
Квинт шел, словно зачарованный какой-то силой или зачумленный – ноги несли его сами, а голова и вовсе странно вела себя: то падала куда-то вниз, то вновь с заметным усилием поднималась вверх, на уровень горизонта. Он был скорее пьян, чем трезв. Вот только держался на ногах он уверенно, будто его болезнь была скорее душевного, чем физического происхождения. Но видно было, что он с трудом понимает, куда и зачем идет. С тем же успехом он мог бы идти и ночью в кромешной тьме – ничего б от этого не поменялось. Статный красавец – сейчас он чувствовал себя глубоким старцем. Он понимал, что отказывается от своих чувств добровольно и сознательно. В конце концов, это был его собственный выбор.