Объект
Шрифт:
Он делает шаг вперёд. Кто-то грозно поднимается ему навстречу. Хруст дробящихся костей – и человек падает, начисто лишившись лица… Удары, тяжёлое дыхание, крики… К концу комната завалена трупами и пропитана резкой вонью крови и испражнений. Посреди всего стоит Первый. Его грудь раздувается уже не так сильно, а тело измазано кровью, но кровь не его. Ткань разодранной майки промокла и липнет к телу. Первый смотрит в глазок камеры под потолком, ничего не понимая.
Комнату открывают, в неё входит сам Толь. Он шагает к Первому, светит ему
– Молодец, Первый! Хороший мальчик!
Сзади опасливо мнутся тюремщики. Сейчас они очень боятся Первого и не станут его обижать. Это потом они могут бить его и всячески измываться над ним, поливая ледяным душем и заталкивая обратно в камеру… Вскоре Толь это прекратит. Вскоре муки Первого кончатся, но пока… Пока это зачем-то нужно. Как нужны и эти побоища, которые потом вспомнит Первый.
– Анатолий Евгеньевич, к вам можно? – раздаётся за дверью дурашливый женский голос. – Ого… Толь… Какая красота!
Маленькая черноволосая женщина сверлит Первого взглядом смеющихся голубых глаз.
– Ну чего тебе, Ханни? – в тон ей отвечает Толь, нисколько не опасаясь поворачиваться к Первому спиной.
И он вовсе не огорчён, что с подачи Ханни никто к нему больше не обращается по полному имени. Теперь все его зовут Толем. Господин Толь, доктор Толь или просто Толь в разговорах между собой. Неотразимому Толю лет пятьдесят, и он излучает какой-то несминаемый авторитет, стопроцентное чувство превосходства и уверенности в себе. Его слушаются все – и солдаты, и самые буйные «мальчики».
А вот Ханни здесь называют «товарищ командир». Это жена Толя. И Первый пока не узнал её настоящего имени. «Может, Ханна? – думает он. – Или Ханни – просто ласковое прозвище?» Это её ботинок чаще всего врезается под рёбра Первому и остальным «мальчикам».
Ханни тоже его не боится. Перешагивая через кучу тел, она подходит вплотную и заглядывает ему в глаза. Ловит запах его дыхания. Или жадно втягивает носом вонь забрызгавшей его крови. Между ними всего пара сантиметров – её макушка с косым пробором едва не утыкается Первому в подбородок.
Он мог бы свернуть ей шею. Мог бы раздавить ей гортань и вырвать её наглый язык. Но это не так-то просто сделать, как кажется, в чём уже убеждались другие «мальчики». Да и Первый сейчас в прострации: чувствует на себе повелительный взгляд доктора Толя.
На него смотрит и Ханни. Её хитрые голубые глазки лучатся весельем, и две тонкие морщинки у рта изгибаются в хищной улыбке.
– М-м-м, какой чудесный экземпляр… – говорит она, вдруг поднимая руку и дотрагиваясь до его груди.
Её палец трассирует линию его ключиц, скользит по впадинке между грудными мышцами, идёт дальше. Аккуратно подпиленный ноготь надавливает на затвердевший сосок и спускается до ямки пупка.
– А так ли он хорош? Только… этих может сделать, или… Я проверю?
– Не надо, Ханни, – терпеливо отвечает Толь. – Ещё рано.
Он перехватывает её маленькую кисть, запачканную теперь кровью, и мягко оттягивает от Первого.
– Пойдём…
Толь обнимает Ханни и уводит её из комнаты. А Первого погоняет в душ слегка осмелевший конвой. Вскоре Первый уже лежит на матрасе, успокаиваясь и почти забывая всё. А ночью случается неожиданное. К нему в камеру приходит Ханни.
Первый просыпается от невесомого прикосновения. Он вскакивает, садясь на матрасе, и оказывается нос к носом с нею. Он растерянно смотрит в подсвеченное тусклым галогеном лицо, узнавая его.
Ханни не даёт ему раскрыть рта. Зажав его губы сильной прохладной ладонью, она толкает его на матрас и расстёгивает на себе китель. Под кителем ничего нет, и Первый (возможно, впервые) видит маленькую женскую грудь с острыми тёмными сосками. Он хочет оттолкнуть Ханни, хочет повалить её на пол и бить, бить, бить, превращая в кровавую кашу её вечно смеющееся лицо, но выходит нечто иное. Он чувствует что-то странное внизу живота, и, подмяв под себя Ханни, зачем-то сдирает с неё остатки одежды.
Запрокинув голову, Ханни тихонько хохочет, позволяя Первому делать с ней всё, что вздумается. И он тыкается в неё носом, ртом и другими частями тела, судорожно вдыхая её хорошо знакомый запах. От шорохов и стонов просыпаются подопытные в соседних камерах. Они видят всё сквозь прутья решётки. Но Ханни и Первому уже на это плевать – они конвульсивно сплетаются вместе под сиплые смешки, улюлюканье и свист.
***
Первый не знал, что подумал бы об этом Толь. Но охраны в ту ночь рядом не было, а какая уж вера словам других «мальчиков»? Но Первый подозревал, что док знал обо всём. А может, это была его идея?
Дальше всё шло по-прежнему. Опыты продолжались. Их оставалось семеро. И двое других стали почти такими же, как Первый.
Новые Второй и Третий тоже дрались. Только Второй – не голыми руками. Ему требовалось оружие или хотя бы подручные предметы. А Третий любил нападать исподтишка. К примеру, со спины, и док никогда об этом не узнал бы и отбраковал его, если б не случай. Как-то раз Третий прихворнул, и его всё-таки отвели в медчасть. Там он устроил настоящий судный день ни в чём не повинному медперсоналу.
Несмотря на садистские сдвиги в психике, Третий был доступен для общения. И Второй по ночам уговаривал их с Первым бежать, уже не особо рассчитывая на слабеющего Седьмого. Или на Шестого, который оказался спецом по взлому. Тот мог вылезти из любых наручников и открыть любую дверь, но его всё время держали в хитрой смирительной рубашке.
Первый ответил, что их, возможно, подслушивают. Наверняка в клетках есть микрофоны и скрытые камеры. Но не отказался участвовать, потому что ему было всё равно. Когда он осознал то, что делал под Препаратом, он страстно захотел или выбраться отсюда, или умереть. Но ему не дали разбить себе голову о прутья решётки.