Оберег рыжего разбойника

Маляренко Феликс Васильевич

Взял он левую ладонь кузнеца и также обдал горячим духом вяленых грибов. И Климушка почувствовал, что силы и во второй руке заметно прибавилось. Да и усталость куда-то делась.

– Спасибо тебе, леший! – поднял кулаки и сжал кузнец. – Я теперь, считай, богатырь.

– Я хоть и леший, но имя и отчество имею. Можешь Лексей Лексеевичем окликать.

– А я, так, Клим Климыч, – тут же представился кузнец и почувствовал: не боится он лешего. Не сделает тот ему ничего плохого.

– Так вот, Клим Климыч, наделю я тебя полезным умением. Даже не умением, а чутьём. Будешь видеть, што другие не смогут. Ты только волшебные слова произнеси. А они простые: «Лешик, Лексей Лексеич, подсоби!» – и называй, чем я тебе подсобить должон.

И тут же то, што тебе надобно, хоть днём, хоть ночкой чернющей засветится тусклым светом. Вот, попробуй, спроси.

Климушка тут же брякнул.

– Лешик, Лексей Лексеич, подсоби с грибочками красноголовиками! – оглянулся, а под деревьями сквозь траву и палые прошлогодние листочки просвечиваются оранжевыми головками грибы подосиновики на ослепительно-белых ножках.

– Ох ты, диво дивное! – удивился он. – Спасибо тебе, Лексей Лексеич!

– А ещё научу видеть угрозу, закрытую от человеческого взгляда. Вот смотри…

И тут глаза у Климушки расширились, и увидел он пять волков. Те скалились и смотрели на него жадным взглядом. И медведя, чей рык был слышен в стороне. И даже узрел недовольные глаза рыси. Как бы она не хотела, а Клим её обнаружил.

– Ну, бывай! – бросил негромко леший. Климушка оглянулся, а тот с лешачонком исчез, будто его здесь не было.

Собрал Клим немного грибков красноголовиков на жереху. Оглянулся, а темень – хоть глаз выколи. Грибы в земле светились, а в корзине – свет теряли. Луна куда-то закатилась, а жадная сила слизала с небосвода россыпь звёзд.

Климушка даже озадачился. Куда идти-то? Хоть он ни разу не плутал, а темнота, как во время казней египетских, загустела клюквенным киселём. И чтоб через неё пробиться, нужно было не просто идти, а ещё руками помогать – ветки да кусты с тропинки убирать. А хоть силищи в руках кузнеца от лешачьего дыхания прибавилось, да одна была корзиной занята. И тут кузнец вспомнил – леший его приговоркой одарил, и негромко произнес:

– Подсоби, лешик, Лексей Лексеич, тропинку-то отыскать! – оглянулся – никакого подсвета не видать. Он ещё раз повторил – то же самое. Неужто надурил волосатый? И всего-то волшебства на один разок хватило. А, может, порядок слов не тот?

Подумал Клим и произнес ещё раз и погромче:

– Подсоби, Лексей Лексеич, лешик! – и опять темно вокруг и тишина. И тогда он вспомнил – нужно обратиться вежливо:

– Лешик, Лексей Лексеич, пожалуйста, подсоби тропинку к дому сыскать! – и тут же перед ним на земле показался свет.

«Не обманул леший, не обманул…» – обрадовался кузнец. И быстрёхонько, почти бегом – ноги сами понесли без всякой усталости – направился к дому.

Дурная весть

Тропинка светилась под ногами до самой деревни, а на околице – пропала. Да и какая-то грозная сила раздвинула тучи, выкатилась луна, и звёзды вновь рассыпались по небосводу от края до края. Климушка опознал свой с резными белесыми ставнями третий с околицы дом и поспешил к нему. У ворог, узнав его, залаяла собачонка Мошка. Налай словно откликнулись – захрюкали поросята и замычала корова Пеструня.

Клим отворил калитку и увидел при свете луны на крыльце свою молоденькую жену Дуняшу.

– Беда, Климушка, беда! – запричитала она с порога. – Нас хотят разлучить…

– Как это разлучить? Кто разлучить? – не понял он.

– Как кто? Новый барин…

– Он, что, поместье продать хочет?

– Не знаю. Он хочет ехать в Неметчину и забрать тебя с собой. А как же я?

– Какую Неметчину, да где она такая? – он не понимал, о чём речь. – И что ему у нас в лесах не сидится? И охота, и рыбалка, и земля богато родит.

– Вот пришёл нынче к нам во двор и говорит: «Климке твоему надобно ко мне в имение завтра утром явиться и пущай готовится в дорогу. Поедем в Неметчину. Я там на фройлен жениться хочу».

– Так его здесь-то никто больно не балует. А уж там, гляди-ка, все на него слетятся, как на лучину комары…

– Так он себя красавцем выставляет.

– Длинный и худой, как кочерга. А туда ж – на фройлен. А меня-то – по што?

– Дак говорит мне: «Климка твой на все руки мастер и за кучера у меня на козлах будет, и за кузнеца, и телегу отремонтировать, и коня подковать. И за охран-щика в дороге от разбойников. И за повара, если оголодаю». «А я как?» – спрашиваю, а глаз от страха на него, ирода, поднять не могу. А он ответствует: «А, как и все. Ты девка крепостная, хочешь – жди, а хочешь – другого мужа сыщу. А беситься будешь, так и продам. Ты красная, видная, и за тебя хорошую цену дадут, а деньги мне, ой, как нужны, пока я себе красивую и богатую фройлен не сыщу. Да и кафтан, и сапоги, и шляпу с пером даром не дают. А мне наглядность вида нужна. И тогда фройлены на меня заглядываться будут и меж собой делить начнут»…

Опечалился Климушка, и хоть с утра во рту ни крошки не было, а Дуняша истомила в печи сутошные щи да кашу с репой напарила, есть от вести дурной не очень-то хотелось.

Да и рассказывать о сегодняшней встрече с нечистью не стал. Скажешь, так Дуняша, хоть и жена верная, и девка красная, а всё равно женского роду-племени. При случае сорвётся с языка, и тогда ходи, оправдывайся, дурачком прикидывайся. А то ещё скажут: с нечистью общаешься, и тогда все беды на тебя – и скотину потравят, и дом подожгут.

Барин

Идти рано к молодому барину Пегасу Поликарпычу не было никакого смысла. Он до поздней ночи либо пировал с молодыми барчуками, либо устраивал хоры с деревенскими девками. Парни бренчали на балалайках, а барин управлял хором, широко размахивая руками, и запевал. А потом вместе водили хороводы, частенько плясал он вприсядку, забрасывая непомерно длинные руки за голову. Да и ноги барина были у лошади краденными. Эти худющие оглоблины несли непомерно маленькое тельце. Венчалось всё круглым рыжим конопатым горшком с тусклыми зелёными глазками.

Поэтому с утра Климушка убрался за коровами в хлеву и почистил у свиней. Те были бесконечно рады хозяину, хрюкали, визжали и тыкались в ноги горячими рылами.

Потом с тоской оглядел своё хозяйство и пыльной дорогой пошёл в барскую усадьбу на другую сторону деревни. После смерти матушки нынешнего барчука, а минуло всего-то два года, усадьба поражала неухоженностью. Траву во дворе и вокруг скосили в начале лета, и теперь она вновь повырастала, но было не до неё.

Окна не мыты, да и одноэтажный дом в пять крестьянских изб с одной стороны покосился и требовал ремонта. Но барину, видно было, не до этого. Да и не до хозяйства.