Обещание
Шрифт:
Майкл поднялся и вышел из гостиной вслед за матерью. Библиотека была совсем рядом; чтобы попасть туда, нужно было лишь пройти под аркой, повернуть налево и подняться на три невысокие ступеньки, застеленные толстым зеленым ковром.
Из окон библиотеки открывался прекрасный вид на Пятую авеню и Центральный парк. В камине горели настоящие кедровые поленья, и по всей комнате плыл их душистый смолистый запах. Две стены были сплошь заняты книжными полками, третья была свободна, и на ней висел портрет отца Майкла. Это был, пожалуй, самый удачный его снимок. На нем,
В детстве Майкл часто приходил сюда, чтобы «поговорить» с отцом; сначала он беседовал с ним вслух, но Марион, однажды застав его за этим занятием, попыталась внушить сыну, насколько это глупо. С тех пор Майкл беседовал с отцом только про себя, но он знал, что мать сама часто приходит сюда и плачет, глядя на портрет.
В библиотеке Марион уселась в свое любимое кресло эпохи Людовика XV, обитое затканным золотыми розами светло-бежевым плюшем и стоящее перед самым камином. Ее платье было почти такого же песочно-желтого оттенка, и, когда на него упал оранжевый отсвет пламени, Майкл невольно подумал, что она прекрасна. Вернее, почти…
Когда-то Марион действительно была очень хороша собой, но сейчас ей уже исполнилось пятьдесят семь, и время не пощадило ее. Светлые, цвета спелого меда, волосы начали седеть, вокруг глаз залегли глубокие морщины, а в лице, где некогда буйствовали яркие краски лета и ранней осени, теперь царило холодное предзимье. Живость и непосредственность, когда-то сквозившие в каждой ее черточке, были вытеснены теперь другими заботами — главным образом заботами делового свойства, — и васильковые глаза Марион все чаще и чаще казались серо-стальными.
— Мне почему-то кажется, ты приехал, чтобы сказать мне нечто важное, Майкл. Что-нибудь случилось?
Ее голос казался спокойным, но в уме Марион лихорадочно перебирала все возможные неприятности. Майкл разбил чужую машину. Сделал ребенка понравившейся девчонке. Подрался в баре. Все это, разумеется, ничего не стоило уладить, лишь бы только Майкл ничего не скрывал. «Хорошо, что он приехал…» — подумалось ей.
— Да нет, ничего не случилось, просто мне хотелось кое-что обсудить с тобой…
«Обсудить…» — Майкл поморщился. Похоже, он выбрал не самое удачное слово, но поправить было уже ничего нельзя. Ему следовало сказать матери, что он приехал сюда, чтобы сообщить ей нечто, поставить ее в известность о своих намерениях, ибо обсуждать здесь было нечего.
— Мне кажется, нам пора поговорить откровенно, — добавил он решительно.
— Можно подумать, что обычно мы с тобой не откровенны, — парировала Марион.
— Не во всем. — Теперь во всей его позе читалось напряжение. Чтобы избавиться от него, Майкл даже наклонился вперед в своем кресле, однако это не помогло. Спиной он чувствовал устремленный на него взгляд отца, и это заставляло Майкла нервничать еще больше.
— Мы никогда не говорили с тобой откровенно о Нэнси, мама.
— О ком? — Голос и взгляд Марион выражали такое равнодушие, словно она
— О Нэнси Макаллистер. О моей девушке.
— Ах да… — Последовала непродолжительная пауза. Марион рассеянно тронула кончиком пальца лежащую на блюдце серебряную эмалевую ложечку, и та негромко звякнула. — И в каком смысле мы не говорим о ней откровенно?
Глаза Марион словно бы подернулись тонкой ледяной коркой, но Майкл не собирался отступать.
— Ты делаешь вид, будто ее не существует. И я, в свою очередь, старался не напоминать тебе о ней, чтобы не расстраивать лишний раз, но… Видишь ли, я собираюсь на ней жениться. — Он перевел дух и откинулся на спинку кресла. — Через две недели, мама.
— Понятно. — На лице Марион Хиллард не дрогнул ни один мускул. — Могу я узнать, к чему такая спешка? Она что, беременна?
— Разумеется, нет.
— Тогда зачем, позволь спросить, тебе понадобилось на ней жениться? — Марион в недоумении вскинула брови. — И почему именно через две недели?
— Потому что через две недели я заканчиваю учебу, потому что через две недели я переезжаю в Нью-Йорк; потому что через две недели я начинаю работать у тебя. В конце концов, просто потому, что это имеет смысл.
— Для кого?
Лед в глазах Марион сделался толще, и Майклу стало очень не по себе под этим пристальным взглядом. Ни на мгновение она не отвела глаз от его лица, и он невольно вздрогнул, когда его слуха достиг негромкий шелест шелка — это Марион положила одну ногу на другую. В бизнесе она была безжалостна — порой одного ее взгляда хватало, чтобы заставить человека сдаться и пойти на любые уступки. И в своих отношениях с сыном Марион хоть и редко, но прибегала к подобному приему.
— Это имеет смысл для нас, мама.
— Для вас — может быть, но не для меня. Наша компания только что получила крупный заказ. Мы должны построить в Сан-Франциско новый медицинский центр. У тебя не будет ни одной свободной минутки ни для жены и ни для кого. Я… я очень рассчитывала на тебя, Майкл. В ближайшие два-три года тебе придется очень много работать, чтобы с тобой начали считаться в деловом мире. И потом… Откровенно говоря, дорогой, мне очень не хотелось бы, чтобы ты спешил с женитьбой.
Последняя ее фраза прозвучала намного мягче, чем все предыдущие, и в душе Майкла проснулась надежда.
— Нэнси — настоящее сокровище, мама. Она не будет отвлекать меня от работы и не станет помехой тебе. Она просто чудо, и…
— Может быть, и так, но я не думаю, что Нэнси подходящая жена для тебя. Ты подумал о неминуемом скандале?..
Теперь в глазах Марион сверкало нескрываемое торжество. Она готовилась нанести последний, убийственный удар, и Майкл, не знавший, что за козыри могут быть у матери в рукаве, невольно задержал дыхание и едва не зажмурил глаза. Он чувствовал себя беспомощной жертвой — полевой мышью, на которую в ночной темноте бесшумно несется что-то крылатое, хищное, огромное.