Облачко над головой
Шрифт:
Можете начинать, говорю я, и они начинают, и рассекают кожу, и проникают вглубь тела.
И замершее сердце, и синяя краска, заливающая лицо, и прерванный вдох, и облачко души, парящее над телом.
И первый крик, и взмах ножниц, пересекающий пуповину, и лужица крови под ногами
И вот, их ждали, и две койки в первой палате, и одна во второй, и респираторы, и системы для переливания, и все эти блестящие ампулы, иглы.
Вот вам и работа, ждите, я скоро сам буду, я позвоню, узнаю:
– Скажите,
– Переживаешь?
– усмехнулся Женя.
– Брось. Никуда не денется, родит.
У тебя первый? А у меня уже двое. Ну хлебнешь ты горюшка:
– Партию, что ли?
– предложил Оленев вместо ответа.
И с грохотом высыпал шахматы на стол.
И медленно течет время, и мнится: будь время рекой, то давно бы оно заросло тиной и ряской. И тесные коридоры станции, и два стола на кухне, где пьют крепкий чай, и играют в шахматы, и домино не брезгуют, и вообще место встречи бригад, пресс-клуб, информ-центр.
"Ноль первая, на вызов!" Это по селектору. Значит, бросай незаконченную партию, ступай в диспетчерскую, бери бланк вызова, и вниз, по крутой деревянной лестнице, к своей машине, самой почетной, с большой красной надписью над ветровым стеклом: "Реанимация".
И тут-то время вытекает из лягушачьей заводи, и набирает скорость, и вспенивается на перекатах, и мчится, как "скорая помощь", взвизгивая на поворотах.
Годовалый ребенок, высокая температура, судороги, фонендоскоп, укол, собирайтесь, нужно ехать в больницу.
Упал, сломал руку, вот здесь болит? А вот здесь? Ничего, это быстро заживет, поехали в травмпункт.
Сердце болит, кардиограф, вот этот зубец ненормальный, и вот этот интервал слишком короткий. Да, инфаркт, вы не беспокойтесь, это не опасно, полежите в больнице, вас вылечат.
Линейная вызывает, на улице, прямо в машине: "Шофер "Волги".
Остановка сердца, да, прямо на ходу, едва успел выключить двигатель, заехал на бордюр". Ничего не получается, массаж! Еще! Вдох!
Раз-два-три-четыре, вдох! Раз-два-три: Адреналин на длинной игле!
Вдох! Кардиоскоп! Стоит сердце, стоит, массаж! Поехали в неотложку, массаж не прекращаем. На, смени меня, руки устали: Сирена, мигалка, на полной скорости: Осторожно выноси, так, не мешай мне, уже ждут коллеги у входа с каталкой, выхожу спиной вперед, руки крест-накрест на его груди. Что там жужжит за спиной? Это кинооператор стоит и снимает, нашел момент, подлец, человек умирает, а он экзотику выискал: Знал бы, что будут снимать, так лицом бы повернулся.
Через месяц по телевизору свою спину и запаренный лоб, когда обернулся, а руки мои на его груди, как символ спасения в древней религии. Да, и облачко души, парящее над телом, улетело облачко, не вернул я его, нет, не вернул
Темнело, и короткий зимний день прорастал изнутри ночью, и кончалось одно дежурство и начиналось другое.
– Простите, как там Оленева?.. Спасибо.
– Ты же знаешь, - сказали ему, - рожают обычно ночью. Утром тебя и поздравим.
– Ну ладно, как дела у мальчиков?
– У младшего почки заклинило, обменное сделали, да только, ну сам понимаешь: А старшие понемногу карабкаются.
Они лежали в одной палате, на соседних койках, у одного наколка на груди, что-то неразборчивое, второй - белобрысый, верткий, ругал сестер, бойко так ругал, не запинаясь и не краснея. Они не давали ему пить и мучили уколами, вот он и злился. Оленев подошел по очереди к каждому, цыкнул на белобрысого, пощупал живот тому, что с наколкой, пролистал истории. Консультации, дневники, заключения, назначения, анализы, ленточки кардиограмм.
Младший бредил, он выкрикивал людские имена, спорил с кем-то, просил у мамы гривенник на кино и кричал тонким голосом: "Ага, вот ты где прячешься!"
Кожа синеет на руках, нажмешь пальцем, белое пятнышко наливается синевой, пот на лице, хрип из горла, булькают в груди пузырьки:
Ему ввели в вену то, от чего засыпают. Оленев провел трубку ему в горло, включил респиратор. Не выходил из палаты и много часов бился над тем, чтобы обратить необратимое вспять, любыми силами, до последнего. Что же ты, сынок, не уходи, не уходи, сынок!
(:Все вы - мои сыновья, вы умираете, и что-то умирает во мне, в конце концов, вы - часть меня, а я - ваша частица.
Да, говорю я, вы знаете, как много людей умерло на моих глазах, и вот мои руки, они бессильны.
Да, говорю я, так много людей выжило на моих глазах, и вот мои руки, они кое-что помнят:)
Он знал, что уже ничего не вернешь, нет и не может быть чудес, и один за другим отключались тонкие механизмы в теле его сына, и вот отказал последний. И все равно он пытался запустить его, как заводят мотор, но остывало тело, и голубые пятна на коже, и зрачки расширены, словно от страха. Что ты увидел там, сынок?..
Его, младшего, укрыли простыней, с лицом укрыли, с ногами укрыли, и маленькое облачко выпорхнуло в открытую форточку, выкрикивая людские имена.
И железный обелиск на взрыхленной земле, и горстка риса, брошенная у подножья, и примятые цветы из бумаги, и фотография в цинковой рамке, и надпись:)
– Ты бы отдохнул, Юра, - сказали ему.
– Они постарше, может, и вытянут.
И вот, он сел, и вытянул ноги, и закурил бессчетную сигарету, и хлебнул крепкого чая, и закрыл глаза, и ушел в пустыню. Там солнце над головой, и тень под ногами, и горячий песок перекатывается тяжелыми волнами, и бесконечная песня из одних гласных, первая октава, вторая, снова первая.