Облачный атлас
Шрифт:
Мистер Уэгстафф, очень взволнованный, шел вслед за мальчиком. «Дэниел! Вернись! Дэниел! Я знаю, что ты меня слышишь! Я тебя выпорю! Слышишь? Я выпорю тебя! — Он повернулся к своей жене. — Миссис Уэгстафф! Вы что, хотите, чтобы ваш сын вырос дикарем? По крайней мере, заставляйте парня одеваться! Что только подумает мистер Юинг!»
Если бы презрение миссис Уэгстафф к своему молодому мужу можно было разлить по бутылкам, его следовало бы продавать в качестве крысиного яда.
«Мистер Юинг подумает все, что мистеру Юингу угодно будет подумать. К тому же завтра он отбудет отсюда на своей чудной шхуне, забрав с собой все свои думы. В отличие от нас с вами, мистер Уэгстафф, которые здесь подохнут, и я молю Бога, чтобы это случилось поскорее. — Она повернулась ко мне. — Мой муж, сэр, не в состоянии завершить свое обучение,
Не склонный смотреть, как мистеру Уэгстаффу наносит унижение его собственная жена, я отвесил неопределенный поклон и вышел за изгородь. До меня доносились звуки мужского возмущения, попираемого женскими издевками, и я сосредоточил все свое внимание на пении птички неподалеку, чей припев для моего слуха звучал так: Тоби не болтает, не-е-ет… Тоби не болтает…
Присоединившись ко мне, мой проводник выглядел более чем приунывшим. «Прошу прощения, мистер Юинг, нервы у миссис Уэгстафф сегодня ужасно расстроены. Она почти не спала из-за жары и назойливых мух». Я заверил его, что «вечный полдень» Южных морей подвергает испытанию даже самые стойкие характеры. Мы шли под липкими листьями пальм, вдоль сужающегося мыса, отравленного гниющей зеленью и пушистыми гусеницами толщиною с мой большой палец, падавшими с усеянных когтями ветвей изысканных геликоний.
Молодой человек рассказал мне о том, как Миссионерское общество заверило его семью в безупречном воспитании его суженой. Пастор Хоррокс обвенчал их на другой день после его прибытия в Назарет, когда очарование тропиков все еще застилало ему взор. (Почему Элиза Мэппл удовольствовалась таким заранее обусловленным союзом, остается неясным: Генри предполагает, что широта и климат «расковывают» представительниц слабого пола и делают их сговорчивыми.) «Слабохарактерность» невесты мистера Уэгстаффа, ее подлинный возраст и буйная натура Дэниела проявились едва ли не до того, как высохли чернила на документах о заключении брака. Отчим пытался бить своего нового подопечного, но это приводило к таким «злобным встречным обвинениям» со стороны как матери, так и пасынка, что он не знал, куда деваться. Вместо того, чтобы хоть как-то помочь мистеру Уэгстаффу, пастор Хоррокс сурово наказывал его за слабоволие, и, по правде сказать, девять дней из десяти он был не менее жалок и несчастен, чем Иов. (Какими бы ни были невзгоды мистера Уэгстаффа, могут ли они сравниться с паразитическим Червем, пожирающим твои церебральные каналы?)
Думая отвлечь опечаленного юношу предметами более материальными, я спросил, почему Библии в таком огромном количестве лежат в церкви неприкосновенными (и, сказать по правде, никем, кроме книжных вшей, не читаются). «Было бы правильнее, если бы об этом рассказал пастор Хоррокс, но, вкратце, дело обстоит так: миссия залива Матавия первой перевела Слово Божие на полинезийский, и местные миссионеры, пользуясь теми Библиями, добились стольких обращений, что старейшина Уитлок — один из основателей Назарета, ныне покойный, — убедил Миссионерское общество повторить этот эксперимент и здесь. Дело в том, что в свое время он был подмастерьем печатника в Хайгейте. Так что вместе с оружием и инструментами первые миссионеры доставили сюда печатный станок, бутыли с типографской краской, наборы шрифтов и рулоны бумаги. В течение десяти дней после основания миссии в Вифлеемском заливе были отпечатаны три тысячи молитвенников для миссионерских школ, еще до того, как были разбиты сады. Затем последовали Назаретские часовни, и Слово с островов Общества распространялось от островов Кука до Тонга. Но теперь станок заржавел, и у нас на руках тысячи экземпляров Библии, просящих себе владельца, а почему?»
Догадаться я не смог.
«Не хватает индейцев. Корабли завезли сюда болезнетворную пыль, черные вдыхали ее, распухали от разных недугов и валились, словно волчки, у которых кончился завод. Тем, кто выжил, мы внушаем, что такое моногамия и брак, но их союзы не допускают верности». Я поймал себя на том, что гадаю, сколько месяцев прошло с той поры, когда мистер Уэгстафф в последний раз улыбался. «Кажется, здесь принято, — предположил он, — убивать того, кого лелеешь и о ком заботишься».
Тропа закончилась у шелушащейся «болванки» черного коралла длиной в двадцать ярдов, а высотой — в два человеческих роста. «Это называют здесь марай, — сообщил мне мистер Уэгстафф. — Мне говорили, что в Южных морях их можно встретить повсюду». Мы вскарабкались наверх, и мне открылся прекрасный вид на «Пророчицу», находившуюся для умелого пловца на расстоянии легкого «омовения». (Финбар опорожнял через борт какую-то бочку, а на макушке бизань-мачты я усмотрел черный силуэт Аутуа, который зарифлял фок.)
Я поинтересовался, каково происхождение и назначение марай, и мистер Уэгстафф удовлетворил мое любопытство, очень кратко. «Всего лишь поколение назад индейцы вопили, совершали кровопролития и приносили жертвы своим ложным идолам как раз на этих камнях, где мы с вами стоим». Мои мысли обратились к Пиршественному берегу на острове Чатем. «Теперь Христовы Стражи задают любому черному, который посмеет сюда ступить, изрядную порку. Или задавали бы. А местные дети не знают даже имен прежних идолов. Теперь здесь одни только крысиные норы и щебень. Вот во что однажды превращаются все верования. В гнездовища крыс и каменные обломки».
Меня окутали лепестки и запах плумерии.
Моей соседкой за обеденным столом была миссис Дербишир, вдова лет под шестьдесят, настолько же горькая и твердая, как зеленые желуди. «Признаюсь, я неприязненно отношусь к американцам, — сказала она мне. — Они убили моего обожаемого дядюшку Сэмюеля, полковника артиллерии Его Величества, во время войны 1812 года». Я принес ей (без какого-либо желания) свои соболезнования, однако добавил, что, хотя моего собственного обожаемого дядюшку убили англичане во время тех же событий, некоторые из самых близких моих друзей — британцы. Доктор чересчур громко рассмеялся, исторгнув из себя вопль: «Браво, Юинг!»
Миссис Хоррокс перехватила штурвал управления разговором, прежде чем мы успели наткнуться на рифы. «Ваши наниматели, мистер Юинг, проявили огромное доверие к вашим способностям, поручив вам дело, требующее столь длительного и тягостного путешествия». Я отозвался, что да, я имею достаточно веса как нотариус, чтобы мне доверили мое нынешнее поручение, но вес этот, увы, недостаточен, чтобы от этого поручения отказаться. Понимающее цоканье вознаградило мою скромность.
Пастор Хоррокс произнес благодарственную молитву над тарелками с черепаховым супом и призвал благословение Божье на новое свое деловое предприятие с капитаном Молинё, а затем, пока все мы ели, принялся проповедовать на свою излюбленную тему. «Я всегда непоколебимо придерживался мнения, что в нашем цивилизованном мире Бог проявляет себя не в чудесах Библейской поры, но в Прогрессе. Именно Прогресс возводит человечество по лестнице прямо к Божественности. Это не лестница Иакова, но, скорее, „лестница Цивилизации“, если угодно. Выше всех прочих рас на этой лестнице находятся англосаксы. Латинская раса стоит на пролет или два ниже. Еще ниже располагаются азиаты — трудолюбивая раса, никто не может отрицать, но ей недостает нашего арийского мужества. Синологи настаивают, что когда-то они достигали величия, но где же ваш желтокожий Шекспир, я спрашиваю, где ваш узкоглазый да Винчи? Так что вопрос снимается. Еще ниже мы имеем негров. Добронравных чернокожих можно научить прибыльно трудиться, но вот негр буйный — это поистине воплощение дьявола! Американские индейцы тоже способны выполнять подсобную работу на калифорнийских фермах, не так ли, мистер Юинг?»
Я сказал, что так оно и есть.
«Теперь возьмем наших полинезийцев. Тот, кто с целью изучения данного вопроса побывал на Таити, Гавайях или Вифлееме, согласится, что тихоокеанские островитяне при тщательном наставлении могут обучиться азам грамотности, счета и благочестия, превосходя таким образом негров и состязаясь с азиатами в трудолюбии».
Перебив его, Генри заметил, что маори поднялись уже до азов меркантилизма, дипломатии и колониализма.
«Это подтверждает мое мнение. Наконец, ниже всех и в наименьшем количестве идут так называемые „неисправимые расы“: австралийские аборигены, патагонцы, различные африканские племена и т. д., всего лишь на один пролет отстоящие от человекообразных обезьян и столь закоснелые в отношении Прогресса, что, боюсь, подобно мастодонтам и мамонтам, ускоренное „сбрасывание с лестницы“ — вслед за их двоюродными братьями, гуанчами, обитателями Канарских островов и тасманийцами — самая милосердная для них перспектива».