Облачный полк
Шрифт:
Вовка зевает так сонно, что мне тоже хочется зевнуть, спрашивает:
– Дед Мить, а у тебя ведь тоже ордена были, да?
– Были.
Вовка перелистывает страницу.
– Медведи какие-то синие… А где они? Ордена то есть?
– Твой дедушка потерял.
– Как это?!
– Дал ему поносить. Ордена, ремень, пилотку.
– Ты дал ему поносить свои ордена?! – выпучивает глаза Вовка.
От удивления он привстает из-за стола, закрывает альбом.
– Ага. Они с мальчишками в войну играли, вот я и дал. А он утопил. В ручей что ли провалился, не помню уже.
Действительно не помню.
– Да… – Вовка пораженно качает головой. – Это да, вы иногда поражаете… Ты бы ему еще пистолет дал!
– Пистолет он тоже утопил.
Вовка трет лоб, не знает, что сказать.
– А патроны я сам в реку выкинул – от греха подальше. У них… – я киваю на улицу, – у них мода такая раньше была – патроны в костер сыпали. И папка твой, и дедка твой. Ну, вот я патроны и выкинул. А штык бабушка нарушила.
– Ну да, знаю, капусту рубила, – улыбается Вовка.
– Ага, капусту. Раньше все капусту рубили штыками – очень удобно. А бабушка полмизинца себе отчекрыжила, рассердилась и выбросила. Или на табуретку обменяла. Ну вот, опять не помню.
– Жаль…
Вовка ковыряется в зубах.
– Странная картина. Нарисована необычно, будто сама смотрит…
Вовка пытается читать предисловие к альбому, бормочет неподатливые английские слова, выворачивает язык, утомляется.
– …Так, значит, выдающийся русский художник, родился, учился… Ученик Репина… или не ученик… понаписали-то, ладно, потом посмотрю.
Вовка прячет альбом в конфетную коробку, снова берет блесны, разглядывает каждую, раскладывает на столе по размеру.
– Я, кажется, понял про рыбалку, – говорит он. – Зачем на нее ходят. Когда ловишь рыбу, ни о чем больше не думаешь. Это… Как в космос лететь, наверное. Я книжку читал, как американцы на Луну летали. Баз Олдрин написал. Очень интересно, кстати. Так вот, там Олдрин рассказывает, что на второй день полета совсем забыл Землю. И почти всю свою жизнь, которая до старта была, он тоже забыл. Он думал только о Луне. А на рыбалке люди думают только о рыбалке.
– Похоже, – соглашаюсь я. – Может, мне эту книжку тоже почитать?
– Давай лучше к лодке опять сходим.
– Что?
– На рыбалку, – повторяет Вовка. – Возьмем лодку, выйдем в залив, а? Блесны эти прихватим, чего они тут тридцать лет ржавеют? Предкам ничего не скажем, пусть думают… Да пусть что хотят думают. Давай, а?
– Давай. Надо только мотор к лодке прицепить.
– Не, на веслах интереснее. Что-нибудь осталось еще?
Вовка заглядывает в сундук.
– У-у-у… – разочарованно вздыхает он. – Ничего больше, все разобрали, тряпки какие-то. А еще что-нибудь есть? В подвале, может? Там, наверное…
– Владимир! – доносится со двора. – Владимир, ты где? Все на чердаке торчишь?! Три минуты! Если через три минуты не появишься, я приму се-е-е-рьезные меры!
Это младший.
Вовка смотрит на меня пронзительно.
– Беги, – говорю. – Я сам уберу.
Ленька кивает и торопится к лестнице.
С улицы вновь доносится вялая субботняя перебранка. Старший доказывает, что детей нельзя пороть ремнем, надо воздействовать словом и убеждением; младший напоминает, что его-то пороли часто, умело и совсем беспощадно, слова тоже при этом использовались, и далеко не монастырские. Что же касается убеждения, то он про это может сочинить поэму в двух томах. Старший оправдывается такими уж временами.
Над головой звенят колокольчики, в залив вернулся ветер. Просыпается флюгер. Младший привез его из Германии. Ручная работа – то ли с замка, то ли с ратуши, начало прошлого века. Смонтировали флюгер в прошлом году, целый день потратили, теперь в ветреный день мне поет песни острорылая медная шхуна. В следующем году младший собирается привезти целый ветряк и установить его во дворе. Теперь я думаю – соглашаться ли?
Дзинь, дзинь, я опять достаю альбом из коробки. Йепхим, да уж, англичане. Страница двадцать восемь, «Heavenly Host» – я знаю, как это переводится. Сорок третий год, лупа мне не нужна. Я разглядывал эту картину тысячи раз, я могу разглядывать ее с закрытыми глазами, для этого мне даже не нужен альбом.
С толстой глянцевой бумаги альбома на меня смотрит Саныч. Веселый и злой, стоит, прислонившись к стене. С копьем, в тени узкого горного ущелья, отделяющего сумрак от света, потомок Геракла в сорок третьем колене, вечно на страже. За его спиной мгла, глубокая, пронизанная почти невидимыми серебристыми нитями, в бешеных переплетениях которых угадываются смутные фигуры. Их много. И они…
Наверное, это мои фантазии. Наверняка. Я старый, а с годами люди не умнеют, электрическое течение в голове ослабевает и ломается вихрями, между желанием почесаться и движением руки уже пролегает время, что уж говорить о фантазиях, о памяти. Иногда я не помню, что было в прошлую среду, зато прекрасно помню, что происходило семьдесят лет назад.
А копье у него все-таки очень похоже на ухват.