Обладание

1324 год

Аддиса удивило то, что колдунья приказала ему явиться сегодня. Обычно она прибегала к его услугам только в те ночи, когда луна входила в свою завершающую фазу и становилась полной. Тем не менее он повиновался и, оставив загон, где ухаживал за принадлежавшими ее отцу лошадьми, направился к домику, расположенному у самой опушки леса. Он прекрасно осознавал, что, узнай ее отец об их тайных свиданиях в сосновой чаще, при тусклом свете парящего в небесах над кронами деревьев круглого белого диска, его ожидает неминуемая смерть, но все же шел. Аддис уже научился пользоваться теми редко выпадающими моментами, когда можно было получить хоть

Аддис нашел ее подле дома. Колдунья держала за уздечку оседланного коня, и это удивило его намного больше, чем само приказание явиться к ней. Обычно она звала его к себе под каким-то предлогом и поручала ту или иную работу, чтобы заполнить оставшиеся до темноты часы…

В течение первого года его рабства она довольно часто вызывала его, а потом сидела у двери, наблюдая за тем, как он что-нибудь подправляет в доме или перекапывает дорожки во дворе. Она обучила его своему языку и потребовала, чтобы он помог ей выучить его речь, так что, в конце концов, они смогли общаться, хоть и с некоторым трудом, но без всяких тонкостей. Почти так же откровенно она напрямую призналась ему как-то в своих подозрениях: колдунья полагала, что он вовсе не простолюдин, а скорее рыцарь. Видимо, из-за своего призвания жрицы она испытывала потребность особого рода, для чего как раз он и подходил как нельзя лучше. Попав сюда, Аддис подсознательно был готов к тому, что его принесут в жертву под сенью деревьев, — подобная участь ожидала многих рыцарей, оказавшихся в плену у языческих варваров, — но вместо этого он, раздетый донага, занимался любовью с колдуньей, пока она нараспев бормотала молитвы, обращенные к своему лунному богу.

На ее лице застыла суровая маска, и выражение не смягчилось даже при приближении Аддиса. В лучах предзакатного солнца на коже вокруг глаз и в уголках ее рта проступали тонкие морщины — следы беспощадного времени. Перед Аддисом стояла уже немолодая и довольно худощавая женщина — посты и самоотречение были неотъемлемой составляющей ее колдовства.

— Не ожидал я такого, — произнес он на балтийском языке. За прошедшие годы между ними установились отношения, позволявшие им обращаться друг с другом без особых формальностей. Пусть он раб, а она — дочь кунигаса, священника, но два человека не могут постоянно предаваться плотским утехам, оставаясь при этом чужими людьми.

— Мне нужны кое-какие растения, которые можно собрать только возле реки. Ты мне поможешь.

Очередной сюрприз! Она подняла стоявшую у двери большую корзину и протянула ему. Сверху корзину прикрывал кусок ткани, но по весу Аддис почувствовал, что в ней что-то лежит.

Снедаемый любопытством, он помог колдунье подняться в седло и, взяв коня за поводья, повел к извилистой лесной тропе, ведущей к речке. На протяжении всего пути она не проронила ни слова, Аддис же гадал, видел ли кто-либо из обитателей большого дома или разбросанных вокруг хижин поменьше, как они уходили, и, если да, то не захотелось ли этому человеку проследить за ними. Никогда прежде она не проявляла такой безрассудности, подвергая риску его жизнь.

Они вышли из леса на берег реки, где деревья покорно расступались, уступая место болотистой почве, покрытой сплошной стеной высокого камыша. Аддис помог колдунье спешиться и привязал поводья к тонкому стволу молодого деревца.

— Наш король откажется от крещения, — сказала она вдруг. — Мы услышали об этом сегодня утром. Он дождется прибытия папских легатов этой осенью, чтобы сообщить им свое решение. Но выбор уже сделан.

Аддис почувствовал, как сердце глухо ухнуло в груди. До него уже доходили разговоры о том, что их король вел переговоры с Папой. Предполагалось, что будет заключена политическая сделка, целью которой являлось заручиться поддержкой Папы в прекращении священных войн против Балтии, возглавляемых тевтонскими рыцарями. Для этого королю, а вместе с ним и подданным, необходимо было принять христианскую веру Рима.

Аддис намеренно душил зарождавшуюся в сердце надежду, вырывая с корнем пробивавшиеся в душе ростки, жадно стремящиеся к блеснувшему свету свободы, но нескольким сильным побегам все же удалось выжить, и теперь они буйно расцвели, как дикие цветы, проглядывающие у него под ногами сквозь густую траву позднего лета. Обращение короля в другую веру могло даровать Аддису освобождение. Но холодные пальцы разочарования стальной хваткой сжали сердце, упрятав эти надежды в темные закоулки души, где он привык хоронить все свои эмоции.

— Снова начнутся войны и, надо думать, еще более жестокие, чем в прошлом году, — продолжала колдунья. — Снова появятся рыцари с благими намерениями и оголенными мечами. И еще много чего надо ждать… Но в народе многие недовольны даже тем, что король вообще позволил себе думать о чем-то подобном. Им наверняка захочется умилостивить оскорбленных богов, и на этот раз бахораю не удастся остановить их.

Аддис услышал необычную нотку в ее голосе — нотку предупреждения, предостережения.

— Твой отец знает?

— Про нас — нет. Про тебя… возможно. Иногда он намекает кое на что. Я поднимаю его на смех, и тогда он резко обрывает разговор. Ты знаешь, он в восторге от того, как ты управляешься с лошадьми, но даже это твое умение… оно наводит на определенные мысли. Так что отец временами задумывается. И вообще, не похож ты на простолюдина. Слишком статный, горделивый. Я объясняю ему, что ваш народ выше ростом, но…

Аддис почувствовал, что опасность приобретает для него слишком реальные очертания, более реальные, чем когда-либо за шесть лет, прошедшие с того дня, когда они обнаружили его среди трупов, оставшихся после райзе. Он был в сознании, видел, как они приближались, и ему с трудом удалось стащить с себя накидку с гербом и большую часть доспехов. Если у обнаруживших его и возникли какие-то сомнения, его спасло то, что вражеские воины нашли рядом другого рыцаря, целого и невредимого, без единой царапины, которого в тот же вечер и сожгли, чтобы умилостивить своих богов. За прошедшие с той поры годы завидное умение обращаться с лошадьми снискало Аддису благорасположение племени и обеспечило относительную безопасность. Лошади у этого народа почитались как священные животные.

Колдунья по имени Эвфемия зашагала прочь. В ее походке угадывалось сковывающее женщину напряжение, костлявые руки были плотно прижаты к бокам.

— Жди здесь. Я соберу травы и скоро вернусь.

Голос прозвучал низко и хрипло. Ее фигура постепенно скрывалась в высоких прибрежных зарослях. Опустив взгляд, Аддис обнаружил, что она не взяла с собой корзину. Подхватив ее, он окликнул колдунью. Она обернулась; из-за зелени были видны только голова и плечи. За спиной колдуньи неугомонно рокотала река, почти заглушая его голос; воздух был наполнен свежестью, исходившей от воды и земли. Эвфемия странно взглянула на него, ее темные глаза загадочно блестели, взгляд скользнул по фигуре, словно запоминая образ Аддиса. Не обращая внимания на корзину, которую он ей показывал, жрица отвернулась и исчезла, оставив его в полном одиночестве.

Один. Шорохи леса и всплески воды стали вдруг оглушительными. Конь нетерпеливо переступил с ноги на ногу, передернув холкой. Нагруженная корзина оттягивала руку. Не может же она… Во рту у него пересохло от страха и надежды. Он посмотрел на коня, перевел взгляд на петляющую вдоль реки тропу, затем взглянул в ту точку, где в последний раз мелькнули черные волосы колдуньи. От возбуждения кровь запульсировала в висках, в ушах зашумело — болезненные ощущения, почти забытые за прошедшие в плену годы. Сдернув кусок ткани, Аддис заглянул в корзину.