Чтение онлайн

на главную

Жанры

Шрифт:

Мы у себя. По непреложным законам {6} , как встарь, обновляется вдохновенье — святым Хаосом зачатое всех-творенье. Влечет нас наверх, и снова, ничтожные, низвергаемся мы в тюремные стены, но все же мы здесь. Чем бы ни было то, что над головою висит. Мы здесь. Это дом наш, языком нашим полный, язык же ищет опору в нас, как и Природа, качающая нас в колыбели. Жизнь и язык, все прочее не имеет смысла. Мы блаженствуем, даже сидя в средоточье страданья. Но встаем, когда терпенье вконец иссякнет, и цветем как тополи. Нашего слова довольно. А годы народов, кто из смертных их счел? Сократили ль мы их, чтоб люди ниже в поклоне склонялись, чтоб даже тишайшие струны сердец перед нами умолкли? Чтоб они с радостью путь завершили у нас на глазах? Иль пусть живут, смирясь со страшным заклятьем, у нас на глазах? Но при условье, что все, о ком мы печалились прежде, что города наши станут светлы и открыты, чистым огнем смогут одаривать земли, где встарь жили музы. Мы это мы. Ограничен срок жизни нашей, тесны нам границы, и мы вперед устремляемся, бьем ключом, как звук из груди, не удостаивая других даже взглядом. Мы это мы, и отовсюду мы прогоняем других. Дух струится у нас со лбов. Но — ограничен срок жизни нашей. Восточные народы этого не знают. Они знают только, что Один свободен, но именно поэтому такая свобода оказывается лишь произволом, дикостью, тупостью и необузданной страстью, душевная мягкость же обнаруживает себя лишь в силу случайности. Тогда как мы тогда как мы тогда как мы. Мы милые! Хотя и нам, вероятно, никто не сумеет сон отогнать от чела! Мы, добрые, тоже бедны на деянья, но мыслями полны! Мы! Но может, как луч приходит из облака, придет из мысли — духовно зрелый поступок? Родится плод, как в темнолиственной роще, из тихих букв? А молчанье в народе не есть ли уже предвосхищение праздника? Или это затишье пред бурей? Или ветер, предвестник

грозы? Или — но кто же нас отсюда прогонит, здесь мы у себя дома! Здесь мы у себя дома.

Мы внятно слышимы {7} , нам никогда не забыться смертным сном. Этого у нас не отнять. Безымянны и не оплаканы — другие. Мы здесь по праву! В родных долинах проснутся к жизни наши сердца. Мы странники, но мы еще вернемся! Мы, переоценив свои силы, оказались слишком далеко, но мы вернемся. Мы смотрим на ту сторону, не страшась соседей, пятой попираем их главу. Дика и печальна их жизнь средь забот постылых, а все ж — они дома. Этого у них не отнять, они спокойно торят свой путь. И время растет. В родных долинах проснутся к жизни наши сердца. Мы — странники. Но именно потому, что мы рассматриваем историю как бойню, на которой приносятся в жертву счастье народов, государственная мудрость и индивидуальные добродетели, там, где возникает такая мысль, одновременно рождается вопрос: ради кого, с какой целью приносились столь чудовищные жертвы? На ком вина? Кто навлек на всех нас проклятье? Ведь наши предки, забывшие меру первыми, творили слепо, хоть и охотно, то, что внушал им их дух. Словно стихии древнего Хаоса, в разладе зыблются помыслы переживающего брожение века. И люди тоже зыблются, шлангоотзывчиво улыбаясь. Мы всё хотим дотянуться до соседа, его скорей в противящиеся облака спровадить, самим же в доме у него обосноваться и насладиться покоем. Мы нуждаемся в жизненном пространстве. Нуждаемся в славе! Мы еще покажем себя. Этого у нас не отнять, мы не из тех, кто живет вчерашним днем. Домой по тихой реке вернется моряк: и рад будет, коль привезет с дальних островов добычу. И мы тоже, как мореплаватели, спешим родную гавань дарами порадовать, хотя на чужбине находим порой не только радости, но и горе. О берег милый, тебя у нас не отнять, златая осень твоя даже бедняков вздохи обратит в песни. Мы у себя дома. И эгоизм, находясь в безопасности на спокойном берегу, наслаждается открывающимся перед ним далеким видом развалин. Другие же и на своей земле не имеют слова. Мы их смываем шлангами. И сидим потом, шлангоумные, в их домах, и глаза наши ясны. Этого у нас не отнять. Родина, пристань, предел надежный, — мы скоро вернемся; ты, материнский кров, и вы, объятья любящих родичей, станьте целебной повязкой для страждущих сердец. Лиственная кровля — обрамленье нашим блаженным шагам, дни и ночи спокойно проносятся над нами, мы сидим на корточках в траве и смотрим друг на друга — впрочем, смотрим и на то, что принесли нам другие. Мы радуемся, завидев сумрачные лица соседей. Теперь, как в копь, сойдем к себе мы в душу, тысячекратно вскрикнем и найдем там руду холодную губительного чувства. Вот они, другие! Гоните их, пока они не станут лишь частью нашего воспоминания о прежних блаженных днях. Пора им приказать долго жить! Словно выпитые до дна бутылки, упадут они на нашу родную землю, которая только нас принимает в себя и, уже как немертвых, выплевывает обратно. Гром наш еще гремит вдали. Мы здесь. Там — другие. Но не мы, не мы! Нас у нас не отнять. И всякий раз мы как дети, наши руки невинны.

Негры, если к ним присмотреться {8} , представляют собой нацию детей, неспособную отрешиться от своей детской непосредственности, ни в чем не заинтересованную и в принципе лишенную каких-либо интересов. Их продают в рабство, и они позволяют себя продавать, не задумываясь, справедливо это или нет. Они хоть и ощущают высшее, но не удерживают его в себе, оно лишь мимолетно проносится сквозь их головы. Лишенные сознания, они просто цветут на своих берегах. О силы неба, как же люди бренны! Еще недавно на вершинах жизни шумели мы листвой!

Нас, юных героев, влекло на высоты заснеженные; неутомимо, щека к щеке, пели мы нашу песнь. И вот мы снова у себя, это благодаря нам солнце сделалось благодатнее. Другие оставались внизу, глубоко в долине. Тогда как мы, тогда как мы! Теперь мы снова дома, безропотно никнем в зябкой дремоте на стылом бреге, но — у себя. На голос чуждый всюду встают стада, леса шумят, и недра подземные внимают духу реки, внятно дух шевельнулся, и в бездне трепет. Но мы, мы всем предоставили возможность пребывать в вечном покое. Однако мы, сами мы еще восстанем от сна. Нас у здешних мест не отнять, мы с любовью заботливой себя взращиваем. Мы — не другие. Мы в своем кругу, а Бог, даже Он, снаружи: гремит и не познается. Мы в Нем не нуждаемся. Чтобы дух наш принял его, Бог должен быть не просто Громовержцем. Он должен нам сопутствовать, быть таким, чтобы Его у нас не отнять, а иначе пусть уходит. По-настоящему мы нуждаемся только в нас! У негров же этого нет, ничто не приводит их к осознанию высшего. Любой предмет, которому они приписывают волшебную силу, будь то животное, дерево или камень, обретает над ними власть. Мы это мы! Бог, там вверху, — наш. Спасительные прибежища должны быть только для нас, но не для других. Иначе пусть Он уходит. Негры. Они не знают различий, всякая всеобщность для них — лишь глубина произвола. Мы же — нас Он благословит, ибо Он знает нас и Его у нас не отнять. Так почему же никнут в зябкой дремоте отроки гор? Внизу не видят вестников отчих! Они приходят лишь к нам! Не будь нас, ни у кого не мог бы так мощно окрепнуть голос в груди. Беззаботны Бога пути — надо всеми, но не над нами! Мы удерживаем Его, чтобы сны наши не кончались. Когда мы спим высоко в горах, из недр глубинных вскипает родник — в нас самих. Сбросив путы, мы, разъярившись, вершим над собой труд очищенья. И любящими руками взваливаем себе на плечи небо. И как фурии разрушаем все по соседству, где выросли другие. Пусть те сгинут! И тогда нам одним будет светить жизнь над твердой землею.

Затем благодаря этому наступает четвертый момент {9} всемирной истории: германское государство; при сравнении с возрастами человека оно соответствовало бы старческой поре. Мы всегда были здесь! Естественный старческий возраст является слабостью, но старческий возраст духа оказывается его полной зрелостью, в которой он возвращается к единству, но именно как дух. Мы у себя, мы — наше достояние. Мы мирно зреем, распаляя в себе внутренний пыл, и деловито смотрим на небо — что грядет. Мы знаем это, ибо корни наши в земле. И мы бросаем всё вниз, как дети — камушки в пропасть, со скалы на скалу. Где же нам, кого повсюду видеть желают, где еще нам остановиться, кроме как здесь, здесь? Хорошо, что земля создает прохладу. Нас ожидает долгий путь. Пока мы не окажемся у себя; но тогда, но тогда, но тогда — мы сами для себя цель! И мы уже здесь. Мы пришли. Орлы обитают во тьме, и мы, их сыновья, бесстрашно проходим над пропастью по сомнительным тропам. Поэтому, когда кругом громоздятся вершины времени и любимые живут поблизости, изнуренные, на разрозненных скалах, дай нам воды невинной, чтобы в горсти наши текла, чтобы мы наилучшее получали. Нас у нас не отнять, и мы удержим в своих руках всё. Мы спим вверху, превыше всего, но придет час, и мы воспрянем. И заглянем в чужие жилища, и всё там ощупаем, и приютим там себя. Этого у нас не отнять. Вы еще увидите! Ничего из того, что можно охватить взглядом, у нас не отнять. Но продолжительность времени есть величина относительная, а дух вечен. Продолжительности в собственном смысле для него нет, и мы это мы, мы сами весьма и весьма продолжительны, мы пока далеко, но очень скоро мы будем здесь — мы, ангелы истории. Мы еще продолжаемся, в сумерках, поскольку прошли под сенью лесов ручьями родины. Ее у нас не отнять. Мы! Далее уже местность не узнавали; но вскоре, на новой заре, таинственно расцвело в золотой дымке, стремительно вырастая с каждым шагом солнца, нечто нам неведомое. И мы это взяли себе. Мы внезапно почувствовали себя чужаками. Но мы это взяли себе. Мы захватили это внезапно. И, внезапно ослепшие, стали искать самих себя — мы, очутившиеся в тени Чужого. Вот как обстоит с нами! И находим, кроме того, на Востоке славянскую нацию, которая не есть мы! Которая не есть мы! Часть славян приобщилась к западному разуму. Однако вся эта масса исключается из нашего обзора — потому что до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире. Здесь нет места для рассмотрения вопроса, произойдет ли это впоследствии, так как в истории мы имеем дело исключительно с прошлым. Мы же для себя не загадка. Себя находим спящими в долине, которая, как колыбель, покоит нас. Над нами пуховой периной воздух веет, и мнится, что богиня нас лелеет! Останьтесь с нами, если вы — как мы! Проснувшись, мы покажемся себе новорожденным счастьем. Будем пред собой лежать раскрытые, как книга: как младенец, что тщится ущипнуть наш дух. Но как бы глубоко в нее ни погружались, мы не постигнем ни себя, ни этот детский жест. Давно уж землю нами лихорадит: приняв в себя, она нас всех извергла. Приюта не найти нигде. Земля не держит нас, но исторгает. Потребы жизни иногда все ж о себе напоминают, затем что жизнь земная тоже хочет жертв; но возвращаемся мы всякий раз к родному духу, который с нами говорит на нашем языке — на языке богов. Его у нас не отнять. У языка нет тайн от нас, разве что тайна нашей красоты: она нуждается в истолкованье. И вот мы здесь — пусть запечатаны, как письма сургучом, но здесь. Немертвые, мы сами пред собой лежим во прахе. Но мы воспрянем — мы, сидящие на стульях малыши, чей вечный лепет словеса их заглушает. Земле не ухватить нас. Мы сами ищем пространство и захватываем его. Мы его захватываем, и потом его у нас не отнять.

Мы — у себя, хотя и отлучены от земли {10} . Нет на земле нам приюта никогда и нигде, но как погребенные мы остаемся на ней — и мы еще вернемся, еще вернемся! Земля — наш переход по ту сторону, к концу времен. Конец истории нам не удался. История вновь и вновь наезжает на нас, мчась по рельсам. Почему она никак не умрет? Что мы такого сделали? Что мы такого сделали? Почему рука ее тянется из могилы? И показывает на нас? Мы хотим, чтобы о нас забыли. Только в своем кругу мы у себя дома. Но самые слепые — сыны богов: ибо человек знает свой дом, зверь знает, где рыть логово. И только им, душам неискушенным, не дано знать, где они обретут приют. Ибо где ты начнешь, там и кончишь; как ни сильны нужда и воспитанье, сильнее всего рожденье, луч света, встреченный новорожденным. А вот мы, лоном святым на счастье рожденные, — в городах, нами основанных. И все же упокоиться в земле мы не можем. История наша останется историей мертвых — до той поры, пока земля не замолчит наконец. Не любим мы, как другие дети, плакать в пеленках. Но, смеясь, змей разрываем и с добычей дальше бежим. Если кто-нибудь силой не задержит наше стремленье и расти нам даст — мы расколем, как молнией, землю, в которой доныне лежим; и, зачарованные, побегут вслед за нами леса, и двинутся горы, на бегу оседая. Мы — здесь. Мы пришли и теперь отдыхаем. Нас же от стремительной жизни никто не избавит. Мы волка разыщем в его собственном логове. Удача будет, поверьте, ведь речь идет обо всем, что дорого нам и свято: о доблести нашей и чести, о женах и детях, о жизни. Только больной, умирающий дуб способен выдержать бурю — здоровое дерево легче она опрокинет, вцепившись в пышную крону. Не всякий удар человек перенесть обязан: кого Сам Бог поразил, тот, думаю, вправе упасть. Мы, люди, падаем не за деньги, не напоказ. Мы здесь, чтобы просачиваться в почву, как вода. Чтоб как вода от камня к камню падать, из года в год все ниже, в неизвестность.

Иди к своим друзьям {11} , к тем, кого выбрал ты: вон человек стоит, я с ним знаком! Но возвращайся! Примем же, примем нас в наши ряды, чтоб не погибли мы бесславной смертью! Не по душе нам умирать зазря, хотим мы пасть на жертвенном кургане за родину, ей сердца кровь отдав, — и вскоре час такой настанет! К вам, дорогие! Я сойду; к вам, научившим меня достойной жизни и смерти! Земля принимает нас всех, а мы вновь и вновь овладеваем землей, насквозь пропитавшейся нашей плотью. Давайте же кричать, ибо все мы хотим родиться снова! Из земли, которой у нас не отнять, — после того, как прогоним ночь. Ее у нас не отнять! Мы здесь живем! Здесь у нас внизу всё по-братски, и к нам нисходят гонцы от вас, весть о победе неся. Процветай же, родина, наверху, мы здесь внизу тебя не забыли и усталыми ногами выталкиваем наверх, к свету, сокровища земных недр. А павших не считай! Дороже жизни любого ты, дорогая. Уже давно мы управляем всем, находясь под ногами других, но теперь настал срок, слышишь, окутанный тучей Гений Времени! Теперь мы придем и расположимся как дома здесь внизу. Земля сотрясается. Это мы в ней дрожим, от нам же присущего хлада, и тела свои согреваем, прижимаясь друг к другу. Здесь мы все. И однажды выйдем отсюда, обретя совершенную ясность видения самих себя. Мы живем новым или, по крайней мере, решительно отказываемся от ничтожного и стоим наготове, ожидая, захлестнет ли нас поток жизни; или, если нам до этого еще далеко, мы, по крайней мере, догадываемся о существовании свободы и не ненавидим ее, не боимся, но любим. Мы, мы, мы! Все исконные люди, подобные нам, исконный народ, народ вообще. Немцы! Немцы! Немцы!

Чужие же, те, что не относятся к нам {12} , — они лишь хлопотливый шум дальних городов. Шорох листвы, полнящейся светом. Земля, в которой мы лежим, уже колеблется, ужасный удар потрясает ее. Мы выходим наружу! За нами — другие странники, верные памяти о нас. Но они не стоят ни единой нашей слезы! Ибо довольствуются тем, чтобы быть чем-то вторичным, производным. Они — привесок к настоящей жизни, которая воспрянула по собственному почину, прежде них или рядом с ними; они — лишь отразившееся от скал эхо уже отзвучавшего голоса; они, если рассматривать их как народ, пребывают вне исконного народа и являются по отношению к нему чужаками и иноземцами. Они — не как мы; здесь, в нашей земле, они не у себя дома, и наши горы их не удерживают. Наш суровый лес не укроет их. Место покоя, земля непроглядная, облаками поит тебя гроза, люди же поят — своею кровью. Молча покоится тот, кто напрасно себе подобных вверху и внизу окликал. Покойтесь в мире. Где изольется сердце, где обретет оно вечный покой? У нас — лишь у нас в земле мы у себя дома. Где станет явью все то, что нам давно уже, ночью и днем, обещают пылкие грезы? Здесь, где все новые жертвы падают наземь, где они к нам опадают, словно листья с ветвей, — здесь, дорогие, здесь!

Мы видим друг друга вновь {13} , каждый в своей могиле, в том нет сомненья. Выдохнутые в бесконечность, как слог, мы сами — лишь слово, начало, мысль, но готовы подняться к деянью. Мы! За окном, где нас буря качает, — ее смеющаяся добыча. В той нации, которая до сего дня именует себя народом вообще, или немцами, в новое время вырвалось из-под спуда нечто исконное — по крайней мере, исконное — и проявилась творческая энергия. Это и есть новое! А тот, кто верит в застывшее, неизменное и мертвое бытие, верит в него потому, что мертв в себе самом и, поскольку сам мертв, не может не верить в мертвое. Нас манят глубины, сама земля говорит о каменных склепах, где мы лежим. Мы знаем глубины и то, что там произрастает. Это и есть — мы. А веру в смерть, противоположную вере в исконный живой народ, мы назвали подражанием чужестранному. Такое подражание чужестранному, если оно распространится среди немцев, обязательно проявится и в реальной жизни: как смиренное признание неизбежности уже имеющегося бытия, как отказ от любых попыток улучшить, посредством обретения свободы, нас самих или других людей. Мы вынуждены оставаться здесь, в земле, но камни падают вниз и убивают. Ибо безрассудно противиться нам, героям. Уже мы скатываемся с холмов в долину, откуда дерзко рвутся наверх супостаты, уверенные в своем искусстве, владеющие оружием; но еще увереннее устремляются им навстречу души юных героев: ибо мы, праведные, бьемся с врагами, как колдуны, и у бесчестных от наших песен подкашиваются колени. Примем же, примем нас в наши ряды! И навеки останемся с нами!

О немцах немцы обычно вспоминают {14} в последнюю очередь — либо по скромности, либо из-за того, что людям свойственно откладывать лучшее на потом. Мы еще слово, но мы уже зреем для деяния. Земля отличает чужих, приходящих сюда, но и понятия о ней не имеющих, от тех, кто знает ее законы, кто на ней вырос. Только мы живем здесь! Для чужого земля наша смертоносна. Вот мы и воспользуемся ясной погодой: им нужны наши головы, они этого хотят — что ж, мы их опередим, поохотимся за их головами! Как волны прилива, выше и выше вздымаются эти валы переменчивые. О добрые, ведь и мы тоже бедны на деянья, но мыслями полны! Но, может, как луч приходит из облака, придет из мысли — духовно зрелый поступок? Родится плод, как в темнолиственной роще, из тихих букв? Появятся братья, которые нас, как руду, из земли поднимут. Из Ничто, в Ничто. Мы, корни мандрагоры, воем, когда нас выдирают из священной горы. Все — братья, в чьих жилах течет одна кровь, кого сочленила судьба. И лучше всего — что мы сами претворяем свои слова в истину. Мы, молодые, ощупью ищем для себя путь. Чужеземцы же, попадая в Германию, не видят, что, так сказать, спрятано там под одеялом. Под травным ворсом почвы, ниже, в земле. А там — мы! И слово наше связано с землей, оно — в нас. Мы, кости истории, складываемся в складчатые горы, по нам сбегают вниз шумные ручьи; как же мы, мощные массы, исторгнемся историей на поверхность — туда, где собирает воды река, стремительно вырывающаяся из таинственного ущелья? Что удерживает нас вместе, прежде чем мы, водные потоки, ринемся вниз на равнину? Уже не обузданные — под деревьями и кустарниками в лесу, среди скал и пещер безлюдного плоскогорья. Дайте нам только время, мы еще не готовы. Мы сами на ощупь ищем для себя путь, скоро мы будем дома. Когда ж ты откроешься нам, душа родины, чтоб мы ниже в поклоне склонялись, чтоб даже тишайшие струны сердец пред тобою умолкли, чтоб мы, цветы ночи, тебя устыдились, день поднебесный, и с радостью путь завершили у тебя на глазах? Когда все, с кем мы печалились вместе, когда и грады наши будут светлы и открыты, чистым огнем полнясь, а горы земли немецкой станут обителью муз, как прежде — священные горы, и когда всюду под небом златым отчизны расцветет свободная радость, тогда мы и будем дома. И у немцев есть чувство естественной цельности в себе, то есть та цельность духа по отношению к воле, благодаря которой человек ощущает удовлетворенность собой, такую же всеохватную и не поддающуюся определению. Мы это мы, и нам хорошо среди нас. А вон зажглись огни. Город! Мы лежим спокойно, и нам туда не подняться. Нужно сперва разрушить, потом можно строить вновь. Ограничен срок жизни людской, нетрудно исчислить отпущенные каждому годы; а годы жизни народов — кто из смертных способен их предсказать? Когда душа, тоскуя, за пределы эпохи улетает, печально бродим мы по хладному брегу, среди своих, но — не узнавая их лиц. Да и потомки, чаемые, — где, где нам свидеться с ними, чтобы согреться, сжав руку друга? Ведь у нас холодно. Чего мы ищем у мертвых? Жизни! Все мы ждем, что когда-то и наш час пробьет.

Поделиться:
Популярные книги

Ветер перемен

Ланцов Михаил Алексеевич
5. Сын Петра
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Ветер перемен

LIVE-RPG. Эволюция 2

Кронос Александр
2. Эволюция. Live-RPG
Фантастика:
социально-философская фантастика
героическая фантастика
киберпанк
7.29
рейтинг книги
LIVE-RPG. Эволюция 2

Идеальный мир для Социопата 5

Сапфир Олег
5. Социопат
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
5.50
рейтинг книги
Идеальный мир для Социопата 5

Proxy bellum

Ланцов Михаил Алексеевич
5. Фрунзе
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
4.25
рейтинг книги
Proxy bellum

Ваантан

Кораблев Родион
10. Другая сторона
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
5.00
рейтинг книги
Ваантан

Архил...?

Кожевников Павел
1. Архил...?
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Архил...?

Восьмое правило дворянина

Герда Александр
8. Истинный дворянин
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Восьмое правило дворянина

Шипучка для Сухого

Зайцева Мария
Любовные романы:
современные любовные романы
8.29
рейтинг книги
Шипучка для Сухого

Шатун. Лесной гамбит

Трофимов Ерофей
2. Шатун
Фантастика:
боевая фантастика
7.43
рейтинг книги
Шатун. Лесной гамбит

Бальмануг. (Не) Любовница 2

Лашина Полина
4. Мир Десяти
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Бальмануг. (Не) Любовница 2

Курсант: Назад в СССР 7

Дамиров Рафаэль
7. Курсант
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Курсант: Назад в СССР 7

Книга пяти колец. Том 2

Зайцев Константин
2. Книга пяти колец
Фантастика:
фэнтези
боевая фантастика
5.00
рейтинг книги
Книга пяти колец. Том 2

Идеальный мир для Лекаря 7

Сапфир Олег
7. Лекарь
Фантастика:
юмористическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 7

Отмороженный 6.0

Гарцевич Евгений Александрович
6. Отмороженный
Фантастика:
боевая фантастика
постапокалипсис
рпг
5.00
рейтинг книги
Отмороженный 6.0