Обман
Шрифт:
Чтобы не упасть, он прислонился спиной к стене. Наконец ему удалось разобрать:
К сожалению, я не могу приехать повидаться с вами. Как вы знаете, письмо придет к вам из Венеции, где я должен находиться по воле святой инквизиции, которой я служу. Я знаю, что через несколько дней вы собираетесь выйти замуж за Мишеля де Нотрдама. Это хорошо, даже очень хорошо. Я прибегнул к стольким ухищрениям, чтобы устроить вашу свадьбу. Теперь вы должны контролировать каждое движение и во всем мне повиноваться, иначе я могу погубить вас в один миг. Мне известны имена всех ваших
У Мишеля закружилась голова. Сердце забилось так отчаянно, что разболелось. В глазах потемнело, и он уже решил, что теряет сознание. Но, взяв себя в руки, он вытащил следующее письмо, написанное примерно месяц назад. Содержание было то же, но имелась и кое-какая новая информация.
«Я требую от вас регулярных и подробных отчетов. Только так вам удастся избежать кары, которую вы заслужили своим упорным молчанием. Мой почтовый адрес теперь таков: падре Пьетро Джелидо из Сан-Миниато, послу республики Флоренция в Венеции. Но вы можете писать на имя господина Гийома Постеля, капеллана госпиталя Св. Иоанна и Павла. Надеюсь, излишне сообщать, что вас ждет, если вы будете продолжать молчать».
Пьетро Джелидо! Еще один кусок прошлой жизни Мишеля возник из небытия, чтобы тревожить его. Кто же он, Пьетро Джелидо, злой гений вице-легата Тривулько и Мейнье д'Оппеда, вдохновивший своим фанатизмом избиение вальденсов в Любероне?
Но Мишель был слишком взволнован, чтобы сосредоточиться на этой загадке. Он дрожал как в лихорадке, но все же вынул еще одно письмо, первое в пачке, написанное еще чуть раньше. Уже от первых слов ему стало не по себе.
Совсем скоро вы станете не только богаты, но и будете обладать собственным домом. И этим вы обязаны мне одному. Я радуюсь вашей предстоящей свадьбе и желаю вам много прелестных детей. Нынче, однако, пришло время вам оплатить долг передо мной. Мишель де Нотрдам меня не интересует, и я не желаю ему зла. Он может оказаться прекрасным мужем, учитывая, что, с моей точки зрения, он полный идиот. Но вы должны быть очень внимательны и не упустить ни малейшей детали, касающейся человека, который называл себя разными именами: Петер Ван Гог, Герман Маркельбек, Ульрих из Майнца. Последнее имя — настоящее. Я не знаю, как он выглядит, но лет ему должно быть около шестидесяти. Не исключена возможность, что рано или поздно он появится в вашем доме. Приказываю сообщать мне о любом, кого примет Нотрдам, особенно о гостях из Германии, и записывать все адреса его корреспонденции».
Мишелю было так скверно, что он не мог читать дальше. Сжимая в руке свиток писем, он кое-как доковылял до спальни и упал на постель. В висках стучало, голова наполнилась каким-то скрежещущим шумом.
Постепенно к сознанию вернулась ясность. Диего Доминго Молинас! Он не мог остаться в живых: Мишель сам видел, как его сожгли, привязав к колесу, и тело его превратилось в пепел. Кто же принял его облик, кто унаследовал его необоримую ненависть?
Он уже спросил себя, не стоит ли снова предпринять путешествие в иное измерение, как услышал на лестнице шаги Жюмель, которая поднималась к нему, весело напевая. Мишель был опустошен и обессилен и все же встал с постели. В нем вдруг вспыхнула животная жажда убийства, ему захотелось ударить жену,
Но он был уже не тот, что прежде, теперь он легко справлялся со своими инстинктами. Достаточно одной Магдалены. Он появился на пороге комнаты, потрясенный и обезоруженный, со слезами на глазах, сжимая в кулаке пачку писем.
Жюмель вскрикнула:
— Что с тобой? — и, увидев письма у него в руке, осеклась и закрыла рот рукой, — Ты их нашел… — прошептала она.
— Ты давно… — Мишель вытер мокрый нос, — Ты давно с ним в переписке?
— С кем — с ним?
Мишеля вновь захлестнула волна гнева, и он поднял кверху письма, зажатые в дрожащем кулаке.
— С человеком, который присылал тебе вот это, — просипел он.
— А что там написано? — спросила Жюмель с абсолютно искренним удивлением и сразу опустила огромные глаза: — Ты ведь знаешь, что я не умею читать. Я получаю эти письма уже около двух месяцев, но понятия не имею о том, что в них написано.
А ведь и правда! Жюмель не умела читать! Мишель совсем об этом забыл. Однако утешился он только на миг, и к его боли примешалось подозрение.
— Если ты действительно не знаешь, что в них написано, почему их прятала?
— Потому что их писал мужчина. Ведь это любовные письма, правда?
Искренний тон и убитый голос Жюмель поразили Мишеля. Он вытер слезы и спросил, на этот раз без укора и злости:
— Ты была знакома с неким Диего Доминго Молинасом?
Она снова потупилась.
— Да. По крайней мере, думаю, что его так звали.
— На этих письмах его подпись, ты это знала?
— Нет, я думала, мне их присылает кто-то из Салона. И потом, последний раз, когда я видела этого испанца в Париже, он называл себя…
— Как? Договаривай, прошу тебя!
— Как и тебя, Мишель де Нотрдам. Он хотел всех заставить поверить, что он — это ты.
У Мишеля вырвалось какое-то рычание, но не от злости, а от удивления. Ему все труднее становилось сохранять ясность ума: он почувствовал себя внутри лабиринта, где за каждым поворотом открывались новые коридоры, все дальше и дальше уводившие от входа. Ему едва хватило сил спросить:
— А потом ты его видела еще?
— Нет. Он близко дружил с одним тосканским аристократом из фамилии Медичи. Они вместе часто бывали у моего бывшего мужа, Больма, а потом я потеряла их из виду.
— Это Молинас надоумил тебя выйти за меня замуж?
Темные глаза Жюмель засветились искренностью.
— О нет, ты же знаешь, что это был твой друг, барон Пулен.
Мишель резко махнул рукой.
— Уйди, — прошептал он скорее смятенно, чем грубо, — Мне надо побыть одному.
Он отвернулся от жены и не заметил, как она, прежде чем быстро выскользнуть из комнаты, наклонилась и подобрала рукопись «Arbor Mirabilis», которую он оставил в оконной нише.
Мишель снова бросился на постель. Шум крови в голове немного утих. Он старался расслабиться, но ничего не получалось: слишком хорошо он знал, что ему надо сделать. Сопротивление было бесполезно: видно, это судьба. Ему даже не понадобилось внутренне сосредоточиться на числах: один, два, сто, один, двести, один, шестьдесят… Прежде чем картина полностью прояснилась в его мозгу, он уже «спроецировался» между Эннеадой и Огдоадой, там, где неведомы были земные координаты. Небо чужой планеты бороздили сполохи огня, появлявшиеся ниоткуда и исчезавшие никуда. Тень Мишеля на песке все время меняла форму и цвет.