Обманщики (The Deceivers)
Шрифт:
— Как ты двигаешься.
— Это что — язык на плечо и едва волочу ноги?
— Господи, да ты что! Твой ритм.
— В действительности я — негр, у нас врожденное чувство ритма.
— Какой ты там негр, ты даже не настоящий маори. — Деми чуть тронула его щеку кончиками пальцев. — Я знаю, откуда эти шрамы.
Роуг чуть опустил свои очки.
— Ты все делаешь как-то четко, размеренно. — Она несколько раз качнула рукой. — Словно ритм-секция оркестра. И двигаешься, и говоришь, и шутишь…
— А ты что, никак на музыке задвинутая?
— Вот я и захотела попасть тебе в такт.
Уинтер замер, не донеся рубиновую слезку до шкатулки; лучи вечернего солнца осветили
Уинтер начинал чувствовать себя несколько неуютно, с прежними девушками такого не бывало.
— Невнятное у нас какое-то начало получается, — пожаловался он.
— С чего это ты решил? А по моему — сплошные игры и веселье.
— Кто тут веселится?
— Я.
— А я что должен делать?
— Лови мелодию и подыгрывай.
— Каким ухом, левым или правым?
— Средним. Там, кажется, пребывает твоя душа?
— В жизни не встречал таких бредовых и наглых девиц.
— Если хотите знать, сэр, мне приходилось выслушивать оскорбления от людей и получше вас.
— Это от кого же?
— От тех, кому я отказывала.
— Оставляешь меня в неведении?
— Да, с тобой по-другому нельзя.
— Черт побери, меня переиграли, — пробормотал Уинтер. — Силы явно не равны.
Столетие ушло б на воспеваньеОчей; еще одно — на созерцаньеЧела; сто лет — на общий силуэт,На груди — каждую! — по двести лет,И вечность, коль простите святотатца,Чтобы душою вашей любоваться.— Вот уж последнее, чего я от тебя ожидала, — улыбнулась Деми.
— Что последнее?
— Что ты окажешься таким стеснительным.
— Я? — возмутился Роуг. — Стеснительный?
— Да, и мне это очень нравится. Глазами уже все ощупал, а в остальном
— никаких поползновений.
— С негодованием отрицаю.
— Скажи мне, что ты видишь?
— Калейдоскоп какой-то идиотский.
— Ты бы объяснил попонятнее.
— Я… — он замялся. — Я не могу. Я… ты все время становишься другой.
— Каким образом?
— Ну… Волосы, например. Они то прямые, то волнистые, то светлые, то темные…
— А, да это новая краска для волос, «Призма». Она реагирует на длину световой волны. Посмотрел бы ты, что делает со мной телепрограмма АРВ, я превращаюсь чуть не в северное сияние.
— И глаза — иногда темные и узкие, как у моей бывшей жены, а иногда раскрываются, как огромные опалы… В точности как у одной старой знакомой из Фламандского купола.
— Элементарный фокус, — рассмеялась Деми. — Это умеют все девушки. Мужчины падают, как громом пораженные — во всяком случае так считается.
Она сняла с Уинтера очки и нацепила их себе на нос.
— Ну что, теперь не так страшно?
— И… И груди. — Уинтер почти
— Попробуем выяснить, — сказала Деми и начала расстегивать кофточку.
Но за моей спиной, я слышу, мчитсяКрылатая мгновений колесница;А перед нами — мрак небытия,Пустынные, печальные края.Поверьте, красота не возродится,И стих мой стихнет в каменной гробнице;И девственность, столь дорогая вам,Достанется бесчувственным червям.Там сделается ваша плоть землею,Как и желанье, что владеет мною.— Не надо, — сказал Уинтер. — Пожалуйста, не надо.
— Почему не надо? Ты что, все еще стесняешься?
— Нет, просто я… я не этого ожидал.
— Конечно, не этого. Ты же маори, дикарь, настоящий мужчина. А вот на этот раз я сама буду к тебе приставать. — Кофточка улетела в сторону. — Сколько, по твоему мнению, может ждать девушка? До самой смерти, что ли?
— Ни себе хрена! — восхищенно воскликнул Уинтер. — Да тебя хоть на нос парусника приколачивай!
— Да, — серьезно согласилась Деми. — У меня даже прозвище такое — Чайный Клиппер.
— Ты что, террористка из организации «Свободу девственницам»?
— А чего спрашивать, — рассмеялась она. — Лучше взять да выяснить. Давай, Роуг.
Деми рывком подняла Уинтера с дивана и потащила в спальню, на ходу сдирая с него одежду.
Всю силу, юность, пыл неудержимыйСплетем в один клубок нерасторжимыйИ продеремся в ярости борьбыЧерез железные врата судьбы.И пусть мы солнце в небе не стреножим —Зато пустить его галопом сможем!Но ей оказалось под силу и это — остановить солнце над лишенном времени чистилище любви. Она казалась сотней женщин с сотнями рук и ртов. Она была негритянкой с толстыми губами, которые обхватывали, поглощали его, с высокими, крепкими ягодицами, которые сжимали его, как клещи. Она была девственницей из Новой Англии — тоненькой, белокурой и беспомощной, но дрожащей от счастья.
Она наполняла его уши жадным, ненасытным воркованием — и в то же время ее рты извлекали арпеджио из его кожи и пили их. Она была дикой, из какого-то иного мира тварью, гортанно вопившей, когда он по-зверски же овладевал ею. В какое-то мгновение она стала надувной пластиковой куклой, то пищавшей, то гудевшей, наподобие игрового автомата. Она была жесткой и нежной, требовательной и бесконечно покорной и всегда — неожиданной.