Обманутые счастьем
Шрифт:
Приятели вскочили и окунулись в своё повседневное дело. После водопоя снова встали в ожидании команды к выступлению. Она последовала вскоре, как смолкли пушки. Сотня устремилась туда, где поднимались многочисленные дымы от горящих деревянных укреплений, слышался беспрерывный треск винтовок и пулемётов, ахали бомбы и гранаты. Покатилось громовое «ура» и сотня, не встречая сопротивления, устремилась в прорыв вражеских укреплений. Из окопов с поднятыми руками группами и в одиночку потянулись в тыл пленные. К полудню
Успех первых дней окрылил войска. Восьмая армия генерала Каледина рвалась у Луцку, и заняла его седьмого июня, а к середине месяца четвертая австро-венгерская армия эрцгерцога Иосифа Фердинанда была наголову разгромлена. В тыл потянулись толпы пленных. Только на этом участке фронта их насчитывалось 45 тысяч человек.
В ярких лучах июньского солнца Луцк сверкал золочёными куполами церквей. Полк драгун на рысях выходил на окраину города под обстрелом тяжёлых орудий противника. В ответ ахали наши близкие пушки, сливаясь в общий грохот, им подпевали скорострельностью пулемёты, бегло и сухо бахали винтовки. В городе поднимались дымные столбы: горели дома в центре и на окраинах.
Николай в атаке потерял из виду Петра и с пикой наперевес, как и вся его несколько поредевшая сотня, рысила на взмыленных в духоте и пыли лошадях, пересекая незасеянную пашню, ускоряя ход. Хлестко ахнул залп невидимых орудий. Пыльно поднялись цветки взрывов с левого фланга конной лавы. Сотню качнуло вправо, послышались ржание лошадей, дикие болевые вопли кавалеристов. Неистовый бег рысаков перешёл в намёт, кавалеристы уходили от пристреленного места.
Лошадь под Николаем опрокинуло близким взрывом, а его самого вырвало из седла. Падая, он взревел от удара в левую ногу. Болевой шок выбил из него сознание.
Полк обойдя Луцк с севера, форсировал Стырь, в эту пору полноводную, и к концу дня остановился на отдых в дубраве. Луцк был занят пехотой и больше не огрызался. Переполненные смертельным страхом, многие кавалеристы молчали, отдав лошадей коневодам, падали на землю, в ожидании походной кухни, иные беспрерывно курили, кое-где раздавался истерический нервный смех. Пётр Белянин, не видя своего друга, ошалело колесил меж солдат в поисках Коли.
– Нестарко не видели? – беспрерывно спрашивал он.
– Кажись, его и ещё троих накрыло снарядом, – сказал сотенный фельдфебель. – Сотнику уже доложили о потерях, иди к нему.
В числе убитых Николая не было. Ранен, видно тяжело. Подняли его санитары или нет, никто не знал. Фельдфебель упокоил:
– У нас с этим строго. Санитары на подводах идут следом. Раненых – подбирают и немедля везут в полевой лазарет.
Слова фельдфебеля Петра не успокоили, он не находил себе места. Палаточный лазарет полка раскинут, Пётр знал, на исходной позиции, откуда шла атака. Вырваться туда он никак не мог, поскольку сотня продолжала преследовать отступающего врага.
Николай Нестарко очнулся от струи воды, которая орошала его лицо. Он открыл глаза, кто-то склонился над ним и поливал из фляжки. Горячие губы запеклись, он едва вымолвил.
– Пить!
Ему тут же поднесли фляжку к губам, приподняли голову. Он жадно сделал несколько глотков и почувствовал нестерпимую боль в ноге. Слышал, как кто-то второй натуго перевязывал ему ногу выше колена. В глазах плясали разноцветные светлячки боли, и Николай не мог разглядеть свою рану.
– Что с ногой? – он сипло прохрипел спекшимися губами. Плохо слушался язык, его тоже пекло. Видно крепко прикусил при падении.
– Перебило твою ногу, отвоевался, повезём тебя в лазарет.
Его стали грузить на санитарную подводу, где уже лежал окровавленный кавалерист из его взвода. Николай застонал, скорее, зарычал, в горле застрял ком воздуха, сперло дыхание, он силился этот ком проглотить, но никак не мог. Санитар двинул его кулаком меж лопаток, и ком провалился в живот. Коля не помнит, как ехали по тряскому полю, в глазах стояла темень, он плохо улавливал доносящиеся до его слуха звуки, лишь понял, что солнце перевалило макушку неба и спускалось на покой. Дело шло к вечеру, а в атаку они шли утром, и его шибануло тоже утром. Значит, он истекал кровью полдня. Теперь он лежит на спине в одной исподней рубахе на чём-то твёрдом, ему зачем-то привязывают к доскам раскинутые по сторонам руки. Он хотел спросить, что с ним делают, но голову приподняли и стали вливать в рот спирт, приказывая глотать. Он ни разу не пил спирт, поперхнулся, закашлялся. Нутро опалило жаром и тут же схлынуло. Скоро почувствовал, что куда-то поплыл. Боль в ноге почти унялась, а после слов человека в белом, как потом он понял его палача-лекаря: «А теперь терпи», он дико заорал от новой боли, охватившего всё его тело. Ему пилили кость, резали жилы, удаляли ненужные куски мяса с ноги, зашивали шкуру. Пытка длилась вечность, но как оказалось на самом деле, чуть больше десяти минут. Потом на него навалился жар, словно окунули в кипяток, а он пытался выныривать из кипятка, но не мог. Так он варился в котле с кипятком неизвестно сколько. Потом его бросило в холод. И тут к нему явилась гадевица из маминой сказки, с головой змеи, с рожками, с мохнатым туловищем кошки и хвостом обезьяны, которая поселилась во дворе у невезучего крестьянина, мешая ему во всех делах до тех пор, пока мужик не свил волосяной аркан, собираясь поймать эту тварь в петлю и задушить.
Конец ознакомительного фрагмента.