Обнимай и властвуй (Черное кружево)
Шрифт:
— Говорят, он распорядился их всех повесить, чтобы казнь двенадцати человек, которые ему попались, послужила назиданием другим жителям.
— Возможно. Я не могу сказать.
— Не можете или не хотите? — Не услышав ответа, Фелиситэ приблизилась к Моргану и встала с другой стороны дверного проема. Вцепившись пальцами в камчатые портьеры, она повторяла шепотом: — Почему? Почему?
— Фелиситэ… — начал Морган с какой-то незнакомой неуверенностью в голосе.
— Не говорите мне ничего! Я знаю, что вы скажете, но мне нет дела до ваших слов. Это бессмысленно, это жестоко — лишать людей жизни, судить уважаемых горожан, как обычных воров и убийц! Этого нельзя оправдать никакими причинами.
— Нет. И тем не менее ты не осуждаешь контрабандистов и корсаров из залива потому, что они
— Я, конечно, не собираюсь прощать их, но будь я сейчас мужчиной, мысль о нападении на какой-нибудь испанский корабль, нагруженный награбленным в Новом Свете добром, показалась бы мне весьма привлекательной.
— По крайней мере, ты высказалась честно.
Веселая ирония в его голосе воодушевила Фелиситэ.
— Что же касается тех, кого сейчас судят, не кажется ли вам, что король Карлос прислушается к словам О'Райли, если он сообщит, что здесь спокойно и жители города проявляют лояльность? Может, тогда он изменит прежнее распоряжение?
— Ты хочешь, чтобы я обратился к генерал-губернатору с таким предложением?
— Я не понимаю, почему вы не можете так поступить.
— Это ничего не даст, — без обиняков ответил Морган.
— Как вы можете так утверждать, если даже не пытались что-нибудь сделать?
— Я пытался, так же как многие плачущие матери, достопочтенные купцы и обеспокоенные священники. Во всех случаях О'Райли отказывался принять к сведению такую возможность. Обычный армейский генерал не должен сомневаться в справедливости королевских приказов, хотя он однажды спас королю жизнь во время беспорядков на улицах Мадрида. Коронованные особы редко отменяют свои решения, даже если им указывают на их ошибки.
Фелиситэ искоса посмотрела на Моргана тревожным взглядом. Что могло вызвать такую мягкость суждений? Неужели он стал сочувствовать жителям Луизианы благодаря стараниям Ашанти и ее собственным? Эта мысль показалась ей смешной, если учесть те неприятности, которые ей пришлось пережить, однако по какой-то странной причине Фелиситэ думала, что она ошибалась.
— Почему вы так говорите? — поинтересовалась девушка. — Почему вы больше не защищаете вашего начальника и его испанского господина?
— На это есть много причин, — ответил Морган, глядя, как за балконной дверью сгущаются сумерки. — Этим людям, угодившим в капкан международных законов, следовало бы учитывать обстоятельства. Если не обращать внимания на то, как они жили, цепляясь за свою гордость и обычаи той земли, откуда они пришли и где им приходилось влачить жалкое существование, можно будет легко понять, что все эти страсти разгорелись из-за вопроса об их национальной принадлежности. Здесь, в этих краях, Европа со всей ее гордостью и цивилизованными порядками, с ее классовой организацией, со всем тем, что у нее есть и чего нет, с ее пышностью и нищетой, кажется чем-то очень далеким. Ее законы скорее всего будут душить колонию, они обескровят ее, вместо того чтобы помочь ей окрепнуть. Здесь любой титул и связанные с ним многовековые привилегии оказываются бесполезны. Человеку приходится рассчитывать только на собственную силу и разум, а также — на волю, с помощью которой он ими управляет. Здесь ему не на кого положиться, кроме себя самого. Не так уж сложно представить, что подобные люди могут объединиться во имя их блага, если появится подходящая цель. В такой новой и непонятной стране, как эта, не похожей ни на какую другую, стремление к свободе и самоуправлению ради собственной выгоды кажется естественным, точно так же как и желание Старого Света предотвратить это. Возможно, этому маленькому восстанию теперь пришел конец, но я все время задаю себе вопрос: сколько пройдет времени, прежде чем тот же самый порыв охватит тех, кто живет здесь или в какой-нибудь другой колонии?
— Понимаю, — кивнула она. — Вы как будущий землевладелец начинаете разбираться в проблемах, с которыми нам приходилось иметь дело долгие годы.
— Возможно, в твоих словах есть доля истины, — согласился Морган, — но я, кроме того, стал свидетелем переживаний и страданий людей, кому дороги те… кого мы арестовали. Иногда кажется, что здешние жители только и занимаются тем, что ходят в дом губернатора просить за них. Жены, матери, дочери, сыновья, дядья, тетки, кузины и кузены, племянницы и племянники, даже крестные и крестники… Похоже, это ужасное горе объединило всю местную общину.
— Морган… — начала Фелиситэ, однако он продолжал говорить, речь его лилась непрерывным потоком.
— Мы все это понимаем, каждый солдат из засушливых и голодных испанских провинций, каждый паршивый наемник, в каком бы уголке земли он ни появился на свет… И что самое худшее — мы бессильны что-либо сделать.
Фелиситэ подошла ближе и дотронулась до его руки. Повернувшись, Морган притянул ее к себе, заключив в лишенные страсти объятия, отчего она вдруг почувствовала умиротворение, словно избавившись от преследующих ее бесконечных страхов. Прижавшись головой к его крепкой груди, Фелиситэ закрыла глаза. Мысль о сопротивлении сейчас даже не приходила ей на ум. В полукружье его сильных рук она испытывала какую-то странную, беспокоящую ее радость.
Спустя четыре дня, утром 24 октября 1769 года, город облетела весть, что сегодня испанский суд собирается вынести вердикт, который зачитает и подпишет О'Райли. Потом он немедленно определит приговоры, если это будет необходимо. О последнем обязательно упоминали с притворной и жалкой ссылкой на справедливость суда испанцев.
Фелиситэ все утро провела на коленях в церкви Святого Луи. Туда пришла не только она одна. Дрожащее пламя от зажженных молящимися свечей освещало множество склоненных голов, а щелканье четок, перебираемых в тишине дрожащими пальцами, эхом отдавалось под сводами храма. На несчастных коленопреклоненных глядели ясные глаза распятого Христа, чья вырезанная из дерева фигура находилась позади алтаря.
Фелиситэ уже не раз приходила сюда, чтобы молиться до тех пор, пока у нее не заболят колени. Однако сегодня это впервые не принесло ей успокоения. Хотя доброе благословение и тихие умиротворяющие слова патера Дагобера наполнили душу благодарностью, они, казалось, все равно не могли пробиться сквозь пелену страха, окружавшего Фелиситэ словно стена.
В черной кружевной шали, накинутой на прекрасные волосы, и с четками в руке она шла по улицам, направляясь к дому. Сегодня в городе заметно прибавилось испанских солдат. В одном месте ей наперерез прошагал военный патруль, а двое офицеров, по всей видимости, решивших прогуляться, но тем не менее внимательно оглядывавшихся по сторонам, поспешно уступили ей дорогу. Взглянув на них, Фелиситэ вспомнила о Хуане Себастьяне Унсаге и о том, как он предлагал ей помощь. С тех пор она видела его лишь издалека, и ей больше не оказывал знаков внимания ни один испанский солдат, офицер или сержант. Фелиситэ постепенно поняла, что этим она обязана своему неофициальному положению любовницы полковника Мак-Кормака. По мере того как О'Райли все крепче держал город в руках, а его влияние усиливалось при приближении суда над заговорщиками, авторитет его заместителя тоже постепенно рос. Ни один купец или его жена, ни один плантатор или мелкий торговец устрицами и крабами теперь уже не осмеливались нанести оскорбление такой важной персоне, нелестно отозвавшись о его подруге. Однако от этого Фелиситэ не было легче, поскольку горожане провожали ее ледяными взглядами, оставив девушку наедине с собственными опасениями, без всякой надежды на поддержку и понимание. Морган не мог защитить ее от этого, хотя по тону его голоса ей иногда казалось, что он понимает то неизбывное чувство одиночества и отчаяния, которое она сейчас испытывала.
Вернувшись домой, Фелиситэ застала Ашанти на кухне. Она слышала, как служанка бранила кухарку, очевидно, пытаясь таким образом уменьшить напряжение тревожного ожидания. Тяжело ступая, Фелиситэ поднялась по лестнице. Толчком распахнув дверь, она вошла в гостиную и сняла шаль. Сложив ее и убрав в шкаф вместе с четками, девушка подошла к зеркалу из полированной стали, чтобы поправить несколько прядей, выбившихся из высокой прически. Не поднимая головы, она старалась заколоть непослушный локон булавкой. Ей хотелось поскорее уйти на кухню; где сейчас находились остальные обитатели дома. Может быть, занявшись каким-нибудь делом, она не станет уделять столько внимания собственным мрачным мыслям.