Оборотни и вампиры
Шрифт:
точно так же, как «Вампир» Жана Мистлера и «Чупа-дор» Клода Сеньоля.
Значит, вампиры по-прежнему «живы», пусть и вдали от замков с привидениями, рвов, заполненных гнилой водой, средневековых подвалов с летучими мышами. Похоже, газ, электричество, расщепление атома так же мало их смущают, как солнечные лучи. В данном случае надо признать, что литература приложила куда больше искреннего старания, чем кино, стремясь обновить сказочные декорации и атмосферу. Полумрак проклятых усадеб, зловещие аллеи заброшенных кладбищ, кишащие ларвами подвалы, громы и молнии остаются главнейшими элементами фильмов ужасов. Зритель заранее знает, на что настраиваться; с самого начала догадывается, что произойдет дальше. Современные писатели, в частности Лоуренс Даррел в «Балтазаре», попытались порвать с этим чересчур условным стилем. Наконец, кое-кто, дав волю воображению, выдумал мир, населенный вампирами, со своей полицией, своими нравами и обычаями. Так, Поль Феваль сочинил огромный и зловещий некрополь-спрут, «Город-вампир», достойный кисти Моро и Вирца:
«На каждом мавзолее стояло имя, написанное
А Жозе Мозелли, который вдохновлялся фантастическими рассказами Г. Дж. Уэллса, Клода Фар-рера и научной фантастикой, создал, ультрасовременную Атлантиду, обитатели которой поддерживают в себе жизнь благодаря испарениям, исходящим от свежей крови побежденных («Конец Иллы»). Таким образом осуществляются желания Арно де Вильнёва, Кохаузена и мерзких стариков из новелл Бальзака и Лермины. Эликсир жизни стал будничной реальностью, и человеку как таковому остается лишь исчезнуть с планеты, населенной вампирами, которых порождает укус. Именно он, в свою очередь, превращается в миф, становится легендой. «Я — легенда!» — кричит Роджер Невилл, герой Ричарда Матисона (Matheson), в лицо новому человеческому роду, приспособившемуся к бацилле вампиризма. «Для них он был воплощением страшной угрозы, бичом хуже болезни, с которой они свыклись, научились жить. Он был невообразимым призраком, оставлявшим на своем пути как единственное доказательство своего существования обескровленные трупы тех, кого они любили. И он понял, что они испытывали при виде его, и простил их...» (с перевода Клода Эльсена). Точно так же и «Шамбло» К.(?) Л. Мура (C.L. Moore), помесь медузы с вампиром, старается доставить невыразимое наслаждение любовникам, которых ее существование сбивает с толку.
ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛА.
«Когда на сцене появляется один из тех редких великих извращеннее, вроде Ваше или Куртана, которые убивают просто ради удовольствия, это заставляет всколыхнуться душу толпы. Не только от ужаса, но и от странного любопытства, которое является ответом нашего глубинного садизма на их жестокость. Можно подумать, что все мы, несчастные цивилизованные люди с подавленными инстинктами, в каком-то смысле признательны этим великим преступникам, бескорыстно дарящим нам время от времени зрелище наших осуществившихся наконец самых примитивных и греховных желаний».
(Мари Бонапарт)
Как нам кажется, мы вполне убедительно доказали, что ликантропия и вампиризм принадлежали миру легенд, выдумок и сказок, в течение тысячелетий питавших человеческое воображение. К несчастью, слабость, невежество или алчность заставили некоторых людей притвориться, будто они верят в подлинность этих историй, что повлекло за собой процессы, казни и расправы. Нашей стране, уже тогда передовой в области науки и техники, пришлось дожидаться 1682 года, чтобы был издан указ, по которому колдовство объявлялось иллюзией или святотатством. И даже этот указ не уничтожил народных суеверий, потому что вера в волков-оборотней и вампиров продержалась в деревнях еще очень долго. Кто знает, может быть, еще и сегодня потребность в фантастическом, рецидив оккультизма, существующий параллельно с ошеломляющим развитием науки и техники, не замедлят, при помощи прессы, заставить снова признать возможность ликантропичес-кого превращения? Обширное Тибетское плоскогорье, населенное призраками и колдунами; священные берега Ганга; бретонские ланды вполне способны обольстить своими преданиями доверчивое воображение толпы. От рассказов о путешествиях, включающих в себя описание ритуалов инициации людей-леопардов, удивительные случаи изгнания духов у людей, одержимых животными, жуткие обычаи племен некрофагов, приятный холодок пробегает по спине читателя. Будучи наивным или любопытным, он тем более склонен принять эти рассказы на веру, если действие происходит при лунном свете, в непроходимых заколдованных лесах. /Vox et solitudo plenae sunt diabolo.
Полная темнота и одиночество суть дьявола (лат.).
Именно по ночам, когда светит «волчье солнце», колдуны покидают свои логова, могильные камни вздымаются, движимые тайной силой. Но точно так же помешанные, садисты и преступники отправляются в сумерках на поиски легкой и безгласной добычи. Сексуальные маньяки, нападающие на женщин и детей, подвергают их истязаниям, мало отличающимся от тех, каким подвергали свои жертвы ликантропы. Они всего-навсего сменили имя. Их поступки остались действиями одержимых, ищущих грубых, быстрых и кровавых наслаждений, которые может дать им садизм. Главное, чтобы предмет их эгоистического
исступления не почувствовал никакого удовольствия. Он должен жестоко страдать, чувствовать себя униженным, опозоренным, чтобы усилить наслаждение, которое Нуарсей, страшный герой де Сада, уже определял как манию: «...Мания этой толпы развратников, которые, подобно нам, могут достичь эрекции и извержения семени, лишь совершая поступки самой чудовищной жестокости, лишь упиваясь кровью жертвы. Среди них есть и такие, кто не способен испытать даже самое слабое возбуждение, если не будут наблюдать несчастный предмет своей исступленной похоти в тисках жесточайших мук, если не они сами причинят эти страдания. Они хотят дать своим нервам сильную встряску; они чувствуют, что боль взволнует их сильнее, чем удовольствие, и это доставляет им наслаждение» («Жюльетта»).
Эти укоренившиеся склонность к насилию и агрессивность, выражающиеся в стремлении к дефлорации или желании выпотрошить жертву, присущи как людям с подавленной гиперсексуальностью, так и инфантильным или сексуально отсталым. Уродство и отталкивающий вид волков-оборотней, признанные всеми демонолога-ми, должны были усилить патологическую возбудимость, уже задетую диким существованием и скудной пищей; сексуальная озабоченность неминуемо толкала их на путь преступления.
Интенсивность этих желаний, естественно, меняется в зависимости от уровня умственного развития, образования и сексуальных потребностей субъекта. Нам известно, какое негативное влияние оказали некоторые миниатюры — иллюстрации к Светонию — на невроз Жиля де Ре, и мы еще недавно видели во время процесса Дениз Лаббе, к каким бесчинствам могут привести плохо усвоенные книги. У предрасположенных к этому людей сильное эмоциональное потрясение может вызвать желание подражать, доходящее до попытки убийства. Всегда будут существовать преступники, которые начинают с того, что сворачивают шеи цыплятам, убивают кроликов, любят смотреть на пожар, присутствовать при сценах насилия или пытках. Само происхождение таких пристрастий определить трудно. Причиной может послужить генитальный невроз (приапизм или отсутствие полового влечения); наследственная предрасположенность, как физическая (органические недостатки, асимметрия, чрезмерное челюстное развитие), так и психическая (эпилепсия, приращение мозговых оболочек, затвердение мозга, уплотнение паутинной оболочки). Конечно, эти болезненные признаки носят, прежде всего, наследственный характер, но наследственность может осложниться нищетой, трудностями и горем, способными спровоцировать истерию, полуосознанные побеги и похищения детей. Наконец, злоупотребление одинокими наслаждениями способствует появлению мрачных мыслей, тревожной тоски и бессонницы, которые разовьются на фоне умственной деградации. Похотливость, как очень верно заметил Бурдах (Burdach), происходит скорее от пустоты в голове, чем от переполнения яичек, и это соображение как нельзя лучше подходит к психопатам-садистам и некрофилам. Почти все они признавались, что перед тем, как выплеснуть избыток жизненных сил, страдали от головокружения, мигрени и звона в ушах. Кошмары также способствуют усилению тревожности. «Продолжая свои исследования в области помешательства, — пишет Калмейль, — я встретился с одной мономанкой, у которой были налицо основные проявления вампиризма. Пока солнце стояло над горизонтом, у этой дамы не замечалось ни болей, ни страхов. Но вечером, едва она засыпала, ей казалось, будто
обнаженный призрак, усевшись у нее на груди, жадно сосет оттуда кровь. Она мгновенно просыпалась и, боясь повторения пытки, все время была настороже и изо всех сил старалась не уснуть снова...» («О безумии», т.И).
Неведомая, возможно, дьявольская, но всегда непобедимая сила заставляла этих больных действовать. Они, впрочем, не сожалели ни об одном своем поступке, но их могли выдать телесная слабость и упадок духа, следующие за совершением таких поступков. В погоне - и какой опасной!
– за этим чувственным успокоением, Ре не останавливался перед святотатством, Бертран перебирался через ледяные реки и не боялся адских машин, Ваше преодолевал огромные расстояния, а Ардиссон своими крючковатыми пальцами рыл землю кладбищ. Эти несчастные совершенно нечувствительны к боли, холоду и жаре. Кроме того, они зачастую лишены обоняния, и аносмия, которая навлекает на них подозрения, частично объясняет, как они могут сохранять с утилитарными целями или ради эстетического удовольствия головы или тела своих жертв. Это странное извращение вкуса, похоже, объясняется фетишизмом; именно он возбуждает в некоторых людях непреодолимое желание приправлять свои наслаждения соусом из крови и испражнений. В учебниках по сексуальной психиатрии приводятся тысячи примеров омерзительного поведения тех, кто, например, обмакивает кусок хлеба в писсуар и так далее. Фетишизм, способный на все, одобряет страсть, испытываемую к аномалиям, уродствам, грязи, тошнотворным запахам, различным частям тела или предметам (статуи святых, носовые платки, обувь и так далее). Различие лишь в оттенках тл обычаях, и даже самое изысканное воспитание здесь не поможет. Эти, как говорил Гоуэрс (Gowers), инстинктивные животные проявления в латентной форме существуют у всех нас. И кто же после этого осмелится называть безумными Сократа и Платона под тем предлогом, что они нежно ласкали мальчиков в те времена, когда педерастические отношения считались необходимыми для хорошего управления городами? Надо ли считать выродками Декарта и Бодлера из-за того, что у обоих была слабость к уродливым или косоглазым женщинам? А что сказать о Лаланде, известном астрономе, который питался отвратительными тварями:
Le Mangeur d'Araignees
Le plus hideux mortel qu'ait forme la nature
Ajoute encore a sa laideur
Par le choix de sa nourr/'ture.
Dans ses ebats gloutons il fait bondir le coeur De qui le vit croquer d»Aragne, la lignee!
Messieurs, ne criez pas si haut;
It est trop juste qu'un crapaud Se repaisse d'une araignee
«Поедатель пауков». Самый безобразный из смертных, какого создала природа./Прибавляет себе еще уродства/выбором пищи./ В своем обжорстве он душу выворачивает всякому/Кто видит, как он грызет потомство Арахны!/Господа,