Обратная теорема
Шрифт:
Не вынул. Растворился Назаров в московском многолюдстве. На другом вокзале билет купил в первый же поезд, а утром вылез в незнакомом городе. На работу оформился, дом купил, стал свой срок доживать. Жалел об одном: брякнул тогда Иванову о родине своей, волжском городке, и отрезал этим себя навсегда от матери, от старого дома, от детства. Догадывался: искать будет его Иванов, не захочет запросто от даровых монет отказаться. Боялся: вдруг найдет. Так под двойным страхом и жил все эти годы, глядел на белый свет из окошечка с голубыми ставенками, как рыбка из аквариума, думы тяжелые думал, к
Давно отстучали Лизины каблучки под окном. Кажется, вечность прошла, а секундная стрелка на будильнике все по тому же месту скачет, торопится. Скоро уже и ночь начнет отползать, а Назаров все в той же позе сидит, на стрелки будильника смотрит.
Три часа сорок минут…
Глава седьмая
– Парадоксальные вещи иногда лезут в голову, – сказал Шухов.
Кожохин поднял глаза от бумаги, которую изучал, и усмехнулся, заметив, что это еще ничего, что бывает гораздо хуже. Например, он плохо представляет себе, как Шухов намерен организовать поимку убийцы.
– Подожди, – сказал Шухов. – Дай человеку возможность высказаться. Я подумал об Эдике Мокееве.
– Я тоже о нем думал.
– Не в той плоскости.
– Откуда вы знаете, в какой плоскости я думаю?
– Не будем пререкаться, – миролюбиво произнес Шухов. – Парадокс в том, что Назаров и Мокеев вроде разные, далекие люди, на самом деле имеют, несут в себе, что ли, много общих, роднящих их черт.
– Та-та-та, – пропел Кожохин. – В такой плоскости я действительно не думал. Но для чего, скажите, пожалуйста, я должен об этом думать?
– Для усвоения кое-каких психологических деталей. В будущем может пригодиться.
– Ну что ж. Развивайте. Хотя я уже, кажется, догадываюсь. Они оба оказались в силу каких-то причин отъединенными от общества. Ну и, как говорится, и т. д. Мысль не столько парадоксальная…
– Сколько примитивная? – быстро произнес Шухов. – Ты это хочешь сказать?
– Не только. Я понимаю, что оба они в той или иной степени – жертвы обстоятельств…
– Ну и ерунда, – сказал Шухов. – Не жертвы, а творцы обстоятельств. Это, во-первых. Во-вторых, оба одержимы. Настолько, что эта одержимость ослепила их. Мир для них перестал существовать. В-третьих…
– Оба сошли с ума, – перебил Кожохин.
– Нет, застыли, окружили себя паутиной. Как куколки в коконах. И ослепли.
– Отсюда мораль: одержимый – потенциальный преступник. Так? Это ваш второй парадокс?
– Чушь, – засмеялся Шухов. – Хотя слепая одержимость – вещь страшная.
– Не новость, – заметил Кожохин. – Первобытные мыслители, по-моему, это тоже соображали. И отделяли своих шаманов, ставили им шалаши в сторонке от общих пещер.
– Не загибай, – хмыкнул Шухов. – Согласись, что все-таки жалко смотреть на человека, потерянного для общества.
– Вы об Эдике?
– Да.
– Ну, он-то как раз этого не считает. Он, как шаман, воображает, что пользу приносит. А нам вот не след забивать голову ерундой. До сих пор план не готов.
– Комарова, конечно, убрать надо, – задумчиво произнес Шухов. – Неизвестно, сколько времени пройдет, пока этот тип за коробкой соберется. С другой стороны, как мы ему понять дадим? Я имею в виду типа этого.
– С ним просто, – сказал Кожохин. – Охрану снимем – и все. Только вот Комарова как убрать? Может, не трогать его вовсе?
– Нескладно у нас больно с этим стариканом получается.
Шухов зажег сигарету, затянулся, сказал сердито:
– Мне вовсе не хочется оказаться в положении той бабы.
– Какой еще бабы?
– Помнишь, у Зощенко рассказ есть. «На живца», кажется, называется. Про бабу, которая в трамвае на лавке сверток забывала, ждала: не клюнет ли кто? Чтоб, значит, схватить жулика с поличным. Так вот и с Комаровым выходит. Если, конечно, не отвести его от греха. Разница между той бабой и нами только в том, что она не знала, кого вытащит, а мы знаем.
– Жалко вам этого паршивца? Он же нас с самого начала за нос водит.
– Не те слова, – сказал Шухов. – Мне лично старик не импонирует. Но зачем впутывать в довольно противное дело еще одного человека? Пусть скверного, пусть потенциально подготовленного к тому, чтобы украсть эти проклятые деньги. Комарова попутал бес жадности, как говорят. Не дать ему возможности совершить задуманное – значит сохранить его для семьи.
– Да за одни лживые свидетельские показания его под суд отдать надо.
– Ну, это ты, извини, не в ту сторону едешь. Переложи руль, не то в берег врежешься.
– Почему? – вскинул брови Кожохин.
– Потому что старик твердо стоит на своем: «Не знаю, не видал». Против него даже косвенных обвинений не выдвинешь. Это мы с тобой такие умники – догадываемся, что к чему. А факты где? Сидит у дома по ночам? Так он это объясняет вполне убедительно. Остаются в итоге одни психологические нюансы.
– Ладно, убедили.
– Вот и хорошо. Теперь следи дальше. У нас в наличии есть один-разъединственный способ уличить преступника: взять его с поличным. Другого я не придумал, к сожалению. Наши домыслы и косвенные улики – тьфу. Дунул – и нет их. Фото? Да тебя судья на сто метров не допустит с этим фото. Письмо Иванова матери Назарова? Справка из адресного стола? Какие из этих фактов выводы можно сделать? Да никаких. Ну, искал Иванов Назарова. Ну и что? Тысячи людей ищут друг друга. Фото курортное? Просто случайная встреча этого типа с Ивановым. Понимаешь, что рисковать нам нельзя. Да старик еще путается под ногами. Старик нам, кроме прочего, свободно может карты смешать. Явится одновременно с главным виновником – и весь наш план в трубу вылетит.
– Точно, – сказал Кожохин. – Значит, первое дело – старика отодвинуть.
– Да, – кивнул Шухов. – Намекнем ему недвусмысленно на кое-какие обстоятельства. Полагаю, этого урока ему до конца жизни хватит.
– Думаете, поймет?
– Больше чем уверен.
– С душком ваша профилактика, Павел Михайлович. – Кожохин укоризненно покачал головой. – Я бы, наверное, все-таки подловил старичка.
– Мне его старуха понравилась, – хмыкнул Шухов. – С ухватом она здорово управляется.
– Опять парадоксы?