Обреченные эволюцией, Или новые приключения мусоров
Шрифт:
У Васи Рогова очередной этап переговоров с куплетистом состоялся в летнем кафе на морском берегу.
Надо отдать должное Бубе: зайдя туда, он весьма приветливо раскланялся с завсегдатаями, поцеловал ручку какой-то кавказской красавице, бдительно опекаемой двумя немытыми абреками, выпил поднесенный ими фужер вина и лишь после того уселся за отдаленный столик, пригласив отужинать и Рогова.
– Я, знаете, крайне любопытен, – начал разглагольствовать артист, – и я имею интерес
Вася чувствовал себя довольно неуютно.
С одной стороны, ему было жаль человека, которого приходилось самым наглым, бессовестным образом шантажировать.
Но, с другой, он был уверен, что именно Касторский сможет содействовать вызволению из контрразведки начальника РУВД и помочь найти пресловутый шкаф. Поэтому оперативник вынужденно продолжал играть свою нелицеприятную роль.
Правда, Буба попытался перехватить инициативу и начал рассказывать о своих грандиозных связях в Париже, явно намекая, что после публикации фотографии журналисту не поздоровится.
– Вы таки представить себе не можете, как знаменит Касторский. Я только что прибыл в этот несчастный город на свою прощальную гастроль из столичного Парижа!… Знаете, какие овации они делали после моих куплетов? Не знаете? Тогда послушайте одну поучительную историю о наших несчастных земляках, побывавших за кордоном…
И Буба принялся, хотя и негромко, напевать, притопывая ногами под столом:
Милка мне: “Шерше, шерше -С милым рай и в шалаше”.Ну а я ей: “Ни шерша!Нету тута шалаша”!…Вася ойкнул, так как артист пребольно наступил ему на ногу.
А Буба, казалось, ничего не заметив, продолжал гнуть свою линию.
– Ну как, здорово? А скажите, кто еще, кроме господина Касторского, может гулять по дворцу Тюильри с самим… – Тут артист завернул имя, сопровождающееся столькими титулами, что их можно было запомнить, разве что записав на бумагу. – Так вот, это я вам говорю: вы просто никто по сравнению с талантом господина Расина, с которым мы играли в крикет на травке Елисейских полей! Он проворен как Бог, но не смог сделать даже одной партии у Бубы из Одессы, почему и рыдал от расстройства, словно маленький Рабинович, которому не досталось мацы! Отвечаю… Нет, вы, конечно, можете спросить у самого маэстро за меня, только, клянусь вашей мамой, он чихает на вас!… А может, вы тоже знакомы с начальником Бастилии? Я уже бегу за бумагой, чтобы он устроил вам по знакомству самую лучшую камеру!… Почему вы не радуетесь? Скажите хоть слово! Касторский всегда рад услужить!
Вася же молчал, так как был слишком занят едой, которую, за неимением ничего другого, приходилось запивать вином. Но, очередной раз вспомнив о долге, оперативник на время прервал трапезу. Как можно убедительнее он сообщил, что не верит ни единому слову артиста, а потому условия деловой части разговора будет диктовать сам.
– О, моя бедная мамочка! Если бы она слышала эти слова, то умерла бы от горя еще один раз! – трагически вскричал куплетист. – Да разве ж Буба когда-нибудь обманывал?!
– Конечно же нет, – согласился Вася, отхлебнув очередной раз из бокала, – я понимаю, у каждого своя роль. Только должен заметить, что Бастилия, с начальником которой вы так хорошо знакомы, была разрушена еще в первую французскую революцию; дворец Тюильри снесен несколько позднее, а Елисейские поля чем-то напоминают Невский проспект в Питере… Кстати, вы там никогда не бывали проездом? Просто широкая улица, хотя, говорят, подлиннее. И последнее: когда в следующий раз будете вспоминать господина Расина, не забудьте поставить свечу за упокой его души…
– Да что вы говорите? – трагически возвел к небу глаза Буба, смахнув непрошеную слезу. – Неужели мой великий друг умер?
– Да, причем, если мне не изменяет память, веке в семнадцатом, – уточнил Рогов. – И пожалуйста, не считайте же мент… то есть журналистов полными идиотами!
Слезы в глазах Касторского мгновенно просохли. Вопросительно приподняв брови и поджав губы, он пристально взглянул на собеседника.
– Конечно, вы правы. Готов выслушать любые предложения. Только, я вас умоляю, уйдем из этого злачного места, продолжим наш разговор в более приличных условиях… Официант, счет!…
Из подъехавшей к РУВД белой “Волги” двое сурового вида прапорщиков в пятнистых бушлатах вытащили дознавателя Безродного, смотрящего на мир трезвым и немного отстраненным взглядом, подвели его к входу и поставили лицом к двери.
Один из прапорщиков широко распахнул одну из створок, второй слегка подтолкнул тело вперед.
Получивший начальное ускорение Безродный головой влетел в предбанник и далее в холл перед окошечком дежурки, сшибая на своем пути стулья, патрульных и случайных посетителей.
Сержант Дудинцев, разинув рот, принялся рвать с плеча потертый АКСУ.
В нос Дудинцеву ткнулись сразу два раскрытых удостоверения:
– ФСБ! Убери руки с пушки.
– Ва-ва-ва, – промямлил сержант и встал по стойке смирно.
Из холла послышались вопли Соловца, которому Безродный угодил головой в низ живота.
– Иди, – приказал тот из визитеров, что придавал телу ускорение, – оформляй возвращение вашего, блин… сотрудника…
– Есть! – взвизгнул Дудинцев и опрометью бросился в дверь.
Прапорщики уселись обратно в машину, и “Волга”, развернувшись посередине улицы, под вой сирены умчалась в сторону Литейного моста.
– Почем яйца? – осведомился пришедший на базар и отчаянно голодный Игорь Плахов у продавца, настойчиво предлагавшего свой товар.
– По три!
– Сам потри! – Оперативник обиженно сплюнул и отвернулся.
Затем он еще некоторое время бесполезно потолкался на базаре, но так и не нашел подходящего для душевного разговора человека. Точнее, не успел найти, так как в толпе кто-то истошно закричал: “Шухер, братва, облава!”