Обреченные обжечься
Шрифт:
Внезапно я издала неотконтролированный, странный звук, отдалённо напоминающий выдох. В этот же момент лицо Хьюи изменилось. Его уголки губ и щёки потянулись вверх, отчего глаза слегка прищурились…
Он улыбнулся!!!..
Я потеряла дар речи. Вместо слов я издавала странные звуки, не в силах ни выпустить руки брата, ни оторвать от его улыбки взгляда, ни добавить к гласным возгласам согласные звуки. Так прошло около пяти минут, пока Хьюи не начал моргать и сильно жмуриться, явно демонстрируя желание что-то мне сказать.
Пригнувшись к его лицу и поцеловав его в щёку, я аккуратным движением слегка приподняла его кислородную маску.
– Ты говоришь? – прошептала я, внезапно почувствовав
Он молчал, но я готова была ждать. Я ждала больше десяти лет – с течением времени ожидание стало для меня не только пыткой, но и опытом.
– Таша… – вдруг прошептал моё имя мой брат, отчего слёзы из моих глаз мгновенным градом посыпались на его грудь, облачённую в бледно-голубую медицинскую пижаму. – Таша… – повторил он, а я никак не могла поверить, что слышу его голос.
– Хьюи… – заревела я, но, вспомнив слова доктора Аддерли о том, что Хьюи должен почувствовать мою силу, чтобы её почерпнуть из меня, сразу же начала убеждать брата в своей силе. – Я сильная! Знаешь, какая я сильная?.. Очень… Очень-очень сильная! Моей силы хватит на двоих, слышишь?
– Таша… – шептал в ответ он. – Мы живы…
Слова Хьюи меня оглушили.
Мы живы. Он был мёртв. Я была мертва. Но вот он ожил и с ним ожила я. Вот они Мы…
– Мы живы! – заулыбавшись, сквозь слёзы воскликнула я. – Хьюи, мы живы!
Глава 2.
Хьюи больше ничего не говорил – было видно, что слова ему даются трудно – но он не переставал мне улыбаться и иногда даже подмигивать. В итоге я не отошла от него ни на шаг, даже когда его начали кормить через трубку и даже когда доктор Аддерли попытался убедить меня в том, что “его пациенту” пора отдохнуть. В момент, когда Аддерли попросил меня уйти на пару часиков “проветриться”, Хьюи едва уловимо ещё сильнее сжал мою руку своими слабыми пальцами, и я поняла, что теперь меня не отстранят от его койки даже под конвоем.
В итоге в этот день нас разлучил парадокс. Он заключался в том, что Хьюи, проспавший десять лет, семь месяцев и три недели, вдруг захотел спать. Когда он перестал открывать свои глаза я всерьёз испугалась, но когда он отреагировал улыбкой на моё поглаживание его щеки тыльной стороной ладони, я поняла, что он просто засыпает. Не впадает вновь в кому… Нет… Он просто… Просто…
Я просидела у его кровати ещё час, убеждая себя в том, что Хьюи просто спит и обязательно ещё проснется. В конце концов, его вечно бледное лицо приобрело румянец, дыхание стало заметным и более ровным, длинные ресницы слегка подрагивали…
Так и не сумев себя убедить в том, что всё в порядке, я вновь разбудила его своими поглаживаниями по его лицу. Хьюи снова заулыбался мне, но не прошло и десяти минут, как он вновь закрыл глаза. И тогда я впервые решила посмотреть на свои наручные часы. Увидев на них начало первого, я подумала, что часы сломались, но посмотрев в окно, а затем в свой мобильный, поняла, что это правда – уже перевалило за полночь. Я не понимала, как такое возможно, ведь от силы прошло не больше пяти часов с тех пор, как я вошла в эту палату… Однако время упрямо говорило мне об обратном – прошёл целый день и наступила ночь, а я этого даже не заметила.
Помедлив ещё пятнадцать минут, я, прислушиваясь к кардиографу, выбивающему ритм сердца моего Хьюи, аккуратно выпустила руку брата из своей, и, поднявшись с кресла, внезапно ощутила страшную ломоту во всех своих неожиданно скованных мышцах. Они словно подтверждали тот факт, что я, забыв о движении тела и беге времени, действительно провела в этом кресле, в малоподвижном состоянии без малого четырнадцать часов.
Покидать палату я не хотела, но не могла остаться здесь навечно. Доктор Аддерли, перед сдачей своей смены, сказал мне, что оставляет за мной право сообщить родственникам о пробуждении Хьюи. Сегодня все должны были узнать о том, что мы с Хьюи снова живы… Ожили спустя десять лет, семь месяцев и три недели…
Дойдя до двери кабинета доктора Аддерли, я повернула налево, на коридор, ведущий к лифтам, и, пройдя пять метров, остановилась у стоящего слева автомата с горячими напитками, который ненавидела ещё с тех пор, как сама была заточена в стены этого жуткого здания. Прошло десять лет, а автомат всё ещё функционировал. Даже предлагаемое кофе не изменилось.
Бросив монетку в автомат и выбрав латте, я опустила руки вдоль онемевшего тела, начав прислушиваться к жужжанию машины. Справа от меня кто-то остановился и вдруг, спустя несколько секунд, совершенно неожиданно положил на моё плечо тяжёлую руку. Оторвав напряжённый взгляд от автомата, я, не пытаясь стряхнуть руки, что было для меня крайне странно, так как я слишком сильно ценила своё личное пространство, посмотрела на человека.
– Вы ещё здесь? – повела бровью я.
– Только я. Ирму отправил домой в обед, когда понял, что ты сегодня не выйдешь.
– Но я вышла.
– Уже новый день, – показал на свои наручные часы Дариан. – Полночь уже миновала.
– Что ты здесь делаешь? – сдвинула брови я.
– Жду тебя, – спокойно ответил он, и в этот момент аппарат противным писком известил о готовности моего латте, которое я не спешила забирать.
– Я ненавижу этот автомат, – посмотрев на подвешенный в нём пластмассовый стаканчик коричневого цвета, неожиданно призналась я. – Первый год после аварии я не покидала стен этого здания, проходя жёсткий курс реабилитации. Хьюи всё то время лежал в одной из соседних палат, совсем близко… Когда однажды его перевели в это крыло поликлиники, почему-то забыв мне об этом сообщить, я, не найдя его в привычной палате, испугалась того, что он умер, и у меня случилась истерика, после которой моё состояние резко ухудшилось. Это отодвинуло мою выписку ещё на пару месяцев… – моё горло судорожно сжалось. – Когда мне впервые разрешили навестить Хьюи в его новой палате, я шла по этому коридору, придерживаясь за стену, чтобы случайно не упасть. К тому моменту моё тело было настолько истощено, что кости просвечивали через кожу… Поэтому мне было тяжело ходить в это крыло здания, расположенное слишком далеко от моей палаты. Сначала я с черепашьей скоростью ходила сюда и обратно один раз в день, затем стала приходить по два раза, затем три… И всякий раз я проходила этот аппарат. В течении одной недели я перепробовала все его напитки, а потом начала пить их заново. Понедельник – малиновый чай, вторник – корретто, среда – латте, четверг – лимонный чай, пятница – гляссе, суббота – зелёный чай, воскресенье – маккиато. И снова понедельник – малиновый чай, вторник – корретто, среда – латте, четверг – лимонный чай, пятница – гляссе, суббота – зелёный чай, воскресенье – маккиато. Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник… Малиновый чай, корретто, латте, лимонный чай, гляссе, зелёный чай, маккиато, снова малиновый чай…
Дариан вдруг коснулся моей руки, что заставило меня остановить свой рассказ о месяцах моей жизни наедине с треклятым аппаратом горячих напитков.
– Сегодня было воскресенье… – едва уловимо дрожа то ли от злости, то ли от осознания собственной беспомощности, произнесла я. – Я взяла латте.
– Больше никакого маккиато по воскресеньям. – Дариан, развернув меня за плечо, вдруг крепко обнял меня, аккуратно прижав к своей груди. Спустя несколько секунд он шёпотом спросил. – Ты приходила сюда каждую субботу?