Обреченный царевич
Шрифт:
– Сколько?!
До трех дней, не менее. Потом маг прибудет во дворец, напоенный новой силой, что есть большая удача для господина Мемфиса, потому что после своего «сна» маг особенно силен и удачлив в делах.
Испугавшийся вначале, что безносого гиганта прислали с отказом, Бакенсети обрадовался, но тут же сообразил, что радоваться, собственно, нечему, ибо он все-таки не получил того, что просил.
– Три дня!
Князь вдруг со страшной тоской в сердце ощутил, как это много. Хотя какой смысл отчаиваться. Что такое три дня? Кроме того, за эти три дня возможность счастья
– Три дня!
– Пусть три дня.
В лекарскую вбежал Тнефахт, как всегда, потный и перепуганный, и сообщил, что город полон слухов о каком-то страшном происшествии в гарнизоне. Князь не успел ничего ответить, как доложили о прибытии «царского брата».
– Где он?
– Перед главным крыльцом.
Бакенсети зажмурился и помотал головой, словно надеясь, что разрозненные мысли от этого сами собой соединятся. Потом сказал Са-Амону:
– Иди и скажи Амнемхету, князь Мемфиса надеется, что спит на самом деле этот колдун, а не разум верховного жреца. Меня нельзя обмануть.
Тнефахту:
– Выведи его через боковую дверь.
Выслушав сообщение, как всегда, спокойного и, как всегда, мрачного Мегилы, Бакенсети снова зажмурился. Мысли опять путались и разбегались. Он не мог вообразить, кому пришло бы в голову совершить такое чудовищное преступление против законной, неодолимой и просвещенной власти. Еще труднее было вообразить, кто был бы способен на столь дерзкое и успешное действие.
– Мемфис спит, Мемфис, тихая старая заводь, населенная дряхлыми, глупыми утками, способными только крякать в камышах, но не летать. Да, Птахотеп, может быть, подкармливает какую-то шайку там, в болотных развалинах, но чтобы напасть и ударить в самое сердце…
– Ты правильно рассуждаешь. Птахотеп не любит нас как египтянин, ненавидит Сета как жрец Птаха, но он не способен на такие диверсии, поскольку трус. Но главное даже не это. Ему не нужны никакие волнения в городе. Ибо всякое волнение здесь может кончиться только вводом дополнительного конного полка и разгромом бунтовщиков. В такой ситуации даже тени подозрения, павшей на его имя, будет достаточно, чтобы свернуть ему шею.
Князь несколько раз задумчиво кивнул. Конечно же он думает точно так же.
– Но должен же быть некто, кому эти беспорядки выгодны.
«Царский брат» не стал томить собеседника:
– Аменемхет. У него свои, особые цели в городе. Все указывает на это. И ни на что не похожий визит в новогодние дни, и свита, состоящая из прирожденных убийц и черных колдунов. Ты их, наверно, уже видел.
– Ви-дел, – медленно произнес князь.
– Главное же, что он задумал похитить Мериптаха. В случае возникновения больших беспорядков, а их легко устроить среди пьяного веселящегося народа, руки у него будут развязаны. А наши всадники будут гоняться по болотам за несуществующим отрядом Небамона.
Бакенсети поежился. Нарисованная картина впечатляла, но верить всецело почему-то не хотелось.
– Ты должен отдать мальчика мне.
– Тебе?!
– Если хочешь, считай, что ты отдаешь его Апопу. Ты сам собирался в самое ближайшее время везти его в Аварис, и сам бы представил его двору. Там ведь знают о твоем сыне, знают, что он должен прибыть.
– Да, я собирался… обязательно собирался…
«Царский брат» выжидательно смотрел на него, и под этим взглядом князю было нехорошо.
– Я могу увезти его прямо сейчас, пока все спокойно, пока народ празднует и слеп, пока Андаду не повел своих конников громить святилище Ра. В конце концов, это одна из моих главных обязанностей перед престолом Сета – угадывать тайные желания царя. Я думаю, даже уверен, если Апоп увидит Мериптаха, он будет поражен в самое сердце, а ты будешь вознагражден, как никто на моей памяти.
В комнату впорхнули две служанки, у одной на плече был кувшин, у другой в руках поднос. Они успели сделать всего несколько шагов внутрь и натолкнулись на взгляд своего господина. Они расшиблись о него, как о каменную стену. Вино выплеснулось на мозаичный пол, финики полетели градом на пол.
– Что же ты молчишь?! Я забираю его?
Бакенсети глотал воздух широко открытым ртом, массировал ладонью солнечное сплетение.
– Три дня, – прошептал он.
На лице Мегилы выразилось раздраженное непонимание. Какие три дня? Зачем три дня?!
– Ты что-то скрываешь от меня, Бакенсети?
– Смею ли я?! Но позволь завершиться празднику, позволь собраться с мыслями. Нужно время, чтобы снарядить ладью, и я сам, вместе с тобой, повезу Мериптаха в Аварис.
Все эти аргументы явно не показались «царскому брату» убедительными, за ними стояло еще что-то. Это «что-то» и питало необъяснимое упорство князя. Прямо сейчас суетливое сопротивление Бакенсети было не сломить. Мегила почувствовал это. Угрожать в таких случаях бесполезно. «Царский брат» встал, являя собой фигуру величайшего неудовольствия.
– Ты что-то скрываешь от меня, Бакенсети, – сказал он утвердительно. – Но что бы это ни было, через три дня я заберу мальчика. Именем Апопа.
Князь Бакенсети показался на крыльце. На нем не было лица, но полыхал необыкновенный наряд. Истово светился на солнце расшитый серебром, расширяющийся от пояса к коленям передник. На груди тяжело дышал собранный из лазуритовых лучей нагрудник, ослепляя всякого, кто осмеливался смотреть на него. Из огромного, сложного парика текли на плечи и спину микроскопические струйки ароматических масел, окутывая фигуру правителя облаком неописуемого запаха. Сверкала на солнце, венчая волосяную гору парика, мемфисская корона. Бакенсети, перебарывая нестерпимое желание почесаться, поднял руки, сжимая в каждой по жезлу. Знаки правителя нома Зайца и празднества в честь богини Сопдет. Этим жестом объявлялось начало шествия.
Загудели отворяемые ворота. Ливийцы, однообразно покрикивая, начали распихивать толпу вправо и влево, прорубая проход от крыльца к воротам. Бакенсети начал спускаться по ступеням. Отовсюду в него летели цветы и приветствия. Звуки перепутывались: трещали флейты, блеяли барабаны, ухали трещотки. К князю вывели двух великолепных жертвенных ориксов с золочеными рогами. Они были украшены цветами и лентами и чуть покачивались на стройных копытах от волн необыкновенного шума и оттого, что были слегка подпоены пивом.