Обреченный царевич
Шрифт:
И вот теперь пальцы дяди. Человек, впервые им увиденный, живущий на другом конце бескрайней земли Египетской, едва назвавшись, выражает желание любоваться родимым изображением. И напряженно дышит там сзади. И молчит, немного пугая своим молчанием.
– Одевайся.
Натянув свои обноски, Мериптах посмотрел на дядю и даже не узнал его. По, казалось, каменному лицу ходили короткие судороги, брови сталкивались над переносицей чуть ли не с грохотом. Глаза сузились, вот так же точно они сужаются и у отца, когда он не знает, что ему делать.
– Что это за
– Ты хочешь знать, что это такое, Мериптах?
– Да, очень хочу.
– Я расскажу тебе. Не сейчас. Когда ты придешь ко мне в следующий раз. Мне нужно подумать. Ты ведь придешь ко мне?
– Я приду…
Сзади послышался шум раздвигаемых веток. Мериптах обернулся. Два встретивших его гиганта торопливо углублялись в сад.
– Кто они? Они напугали меня.
– Это Са-Амон и Са-Ра. Они были борцами на праздничных ристалищах в Фивах. Им не было равных. Они пили пиво без предела и спали с женщинами без разбору. Один раздробил другому нос, а тот в ответ изгрыз ему ухо. Они не боялись никого, но, оказавшись перед ликом Амона и почувствовав бездну его силы, устыдились, пали ниц и стали другими людьми, и теперь служат в храме. Руки у них сильные, а души кроткие. Ты не должен их бояться, они никогда не сделают тебе ничего плохого. Наоборот, защитят.
– Защитят?
Мериптах осторожно поинтересовался, только ли против злонамеренных людей может послужить их защита. Его святейшество спросил чуть удивленно, кто помимо людей может грозить сыну Бакенсети. И услышал быстрый, осторожный рассказ о ночном визите бога-крокодила. Он боялся, что дядя, как и все прочие, не захочет толком его выслушать.
– Он приходил за мной.
Глаза верховного жреца вновь сузились. Он выпрямился в кресле, опершись о подлокотники, и сказал:
– Я приехал вовремя.
Мальчику услышался в этих словах какой-то поощрительный оттенок, и он дал более распространенную версию поразительной истории. Вспомнил все вопросы хищного божества, а свои ответы расширил и приукрасил. Выглядело так, что он сообщил Себеку не только о своих успехах в счете и о благочестивом поведении, но также успел вставить словечко и о своей любви к живому богу фараону Апопу. Перечислил все его величественные титулы и даже сообщил о скором счастье лично предстать пред всевидящие очи благодатного правителя.
– Не смей называть богом это нечистое животное! – глухо прорычал Аменемхет. – Это не фараон, а подлый захватчик, не благодатный правитель, а чума и проказа страны нашей!
Услышанное было столь невозможно и непонятно, что Мериптах просто окаменел. Всю свою жизнь из уст отца и его слуг он слышал только восхваления в адрес царя Авариса, и произносились они так, что нельзя было подумать, что произносятся они неискренне. Если бы у него спросили, как князь Бакенсети относится к фараону Апопу, он бы не задумываясь сказал, что князь всем сердцем любит фараона, любит даже больше, чем его, собственного сына. Замерев, мальчик ждал продолжения и объяснения, ибо они не могли не последовать после таких слов.
Верховный жрец молчал, но явно не раскаиваясь в сказанном.
«Может, мне все только послышалось?» – зашевелилась маленькая, но спасительная мысль в голове у мальчика.
В этот момент из-за деревьев появился гигант с раздробленным носом, Са-Амон, быстрым шагом подошел к креслу его святейшества и почтительно склонился к его уху, что-то шепча. На лице верховного жреца под бронзовой кожей напряглись железные желваки. Понизившимся тоном он произнес:
– Я опоздал.
Мальчик молчал, понимая, что, хотя это и говорится в его присутствии, обращено не к нему.
Аменемхет взял его руку своими сухими, как бы слюдяными пальцами и сказал замедленно-проникновенным тоном, внимательно глядя ему в глаза:
– Тебе больше не дадут прийти сюда, Мериптах. Я сам приду к тебе. Ты поплывешь со мною в Фивы, ты…
– А Себек? Он живет в реке.
Аменемхет успокаивающе усмехнулся:
– Ты поплывешь в ладье Амона-Ра. Не только крокодил, но и все другие боги склоняются перед ним и служат ему.
– Его святейшество Птахотеп говорил, что все боги почитают правителем своим и создателем Птаха.
Верховный жрец вновь усмехнулся:
– Когда мы отправимся с тобой в Фивы, у меня будет время объяснить тебе, что он ошибается. Он просто жрец своего бога и потому говорит так. Теперь иди, Мериптах.
Сопровождаемый Са-Амоном, обалдевший от внезапного наплыва событий и сведений, со смятением в сердце, мальчик прошел сквозь краткий эдем сада и вновь оказался перед выжженной солнцем площадью. И обнаружил, что поток необычного еще не прекратился. Он увидел перед собою, в десяти шагах от границы сада, шеренгу из двадцати примерно ливийских стражников. Они стояли в угрожающей позе, наклонив вперед копья. Впереди строя возвышался сам главный визирь князя Бакенсети, в потном, запыленном одеянии. Огромные капли пота стекали по его одутловатому лицу, по плечам и падали неравномерным дождем в пыль. В руке он держал пехотный тесак, держал как человек, никогда не имевший дела с оружием. Но было понятно, что он готов кинуться в бой.
Такой высокий сановник, в таком необычном виде, в таком неожиданном месте и с такими дикими намерениями, это было так ошеломительно, что мальчик вдруг хихикнул от неожиданности.
Са-Ра, стоявший перед строем готовых к атаке ливийцев с успокаивающе поднятыми руками, сказал толстяку:
– Вот он, его святейшество отпускает мальчика.
Два карлика стояли на табуретах, держа в руках большой медный блин, начищенный до зеркального блеска. Рядом располагалась карлица с неглубокой тарелкой в коротеньких ручках. Князь Бакенсети напряженно рассматривал отражение своего лица на медной глади. Время от времени он обмакивал пальцы правой руки в тарелку и проводил ими по щеке, по переносице, по подбородку. Поворачивал голову вправо-влево, прищуривался, жевал губами.