Шрифт:
Пролог
Натана в последний раз провела мокрыми ладонями по лицу и, вздохнув, коротким властным движением перекрыла воду. Подняла взгляд и внимательно присмотрелась к своему отражению в зеркале — словно не видела его каждый день. Видела, и по много раз на дню: женщина должна следить за своей внешностью тщательно и постоянно. Однако сейчас урождённую рем Пау не устраивала обычная связка видеосенсоры-терминал или по той же схеме выводимое изображение на любой свободный участок стены: только честное стекло и серебро. Жители других государств (из тех, что в курсе, конечно) часто считают аристократов и повторяющих привычки за ними неодаренных граждан империи кончеными снобами за любовь к статическим «настоящим» вещам вроде окон, оптических зеркал, украшений, вид и форму которых нельзя поменять после того, как она надоест. И никак им не объяснить, что даже самое правдоподобное изображение окна, демонстрирующее луг или лес, не сможет передать ощущения луга или леса за настоящим окном. Псионик видит суть вещей —
Женщина ещё раз всмотрелась в своё отражение: серые глаза, тонкие черты лица, длинные, как она всегда в детстве хотела, светло-русые волосы, среди которых затерялась одинокая синяя прядка: резервист флота в ранге капитана корабля. Тоже детская мечта: сидеть в центре боевой рубки и движением рук и мыслей в одиночку управлять многотысячетонным вестником смерти, сметать врагов! Возможно, именно эту мечту она пыталась осуществить, когда решилась войти в состав ушедшей в сверхдальний поход экспедиции. Далеко за границами существующего Ареала распространения Человечества экспедиция что-то нашла… или её что-то нашло. Что-то, из-за чего немногие вернувшиеся вынуждены были отдать свою память о растянувшемся на нерасчётные двадцать лет походе. Им, официально уже мёртвым, предложили выбор: или изоляция на неопределенный срок, или… Натана помнила тот день, когда пришла в себя в медицинской лаборатории рода, помнила, что добровольно пошла на процедуру изъятия воспоминаний, зная, что придётся расстаться не только с периодом полёта, но и с ассоциативными связями в более далёком прошлом. Чудовищная плата за подвиг, совершённый во имя Родины… если подумать, обычно так всегда и бывает. Забвение и отсутствие признания в обмен на жизненно важную информацию, которая, возможно, изменит будущее страны, а может — и всей цивилизации людей. Если о разведчике говорят много хороших слов, значит — это уже умерший разведчик. Не хотела она себе такой участи, но — долг есть долг. Так нужно. И нужно как-то жить дальше… хотя бы начать с детской мечты, раз других нет.
Теперь детство она помнила относительно хорошо, юность — как в тумане, и туман густел всё сильнее по мере приближения к дате старта, становясь непроницаемым. Зато на месте остались объективные профессиональные навыки, моторные и псионические, которые позволили ей без проблем пройти профилирующий тест и заполучить заветную прядку в причёску. Капитан должен быть великолепным сенсором и прекрасно уметь взаимодействовать с пси-кристаллами, на которых построен командный интерфейс — это кроме обязательных дисциплин и знаний, необходимых командиру военного корабля. Пришлось подналечь на теорию — но в опустошённую голову новые знания вливались, как вода в пустой кувшин: мимо ни капли. Почему-то ей упорно казалось, что и с прямой силовой кинетикой теперь всё должно быть очень неплохо — но здесь, увы, ждало разочарование. Ложная уверенность — этакий выверт мозга в ответ на недостаточно деликатное с ним обращение. Что ж, не очень то и хотелось…
Отец уговорил её переехать на Корн: всё-таки то, что ей пришлось пережить, было пусть и полученной под контролем врачей, но травмой, и последствия могли сказываться очень и очень долго. Своего поместья у рем Пау на планете не было, но влиятельный родитель каким-то образом умудрился устроить её здесь не как гостя или пациента, а как постоянно проживающую, за что дочь была ему крайне благодарна. Последнее, чего хотела Натана — это чувствовать себя нездоровой… неполноценной, если уж на то пошло. И это была ещё одна причина, по которой женщина взялась за обучение на квалификацию и восстановление нужных навыков. Однако, звание было получено, капитан Натана рем Пау — зачислена в резерв… и ей оказалось банально нечего делать. Тренировки отнимали только два-три часа в сутки, учиться на пси-медика оказалось скучно и нудно, работать у дочери главы влиятельного и довольно богатого рода нужды не было, да и невместно было в таком статусе работать на кого-то. Вечеринки аристократической молодёжи были для неё слишком примитивными, в сборищах долгоживущих рем появляться не позволяло благоразумие: понять, что у наследницы Пау что-то не то с головой, интриганам и политикам при длительном личном общении ничего не стоило. Оставалось только гулять, много читать и вспоминать, вспоминать, вспоминать, по кусочкам восстанавливая свою основательно пошатнувшуюся личность… а кое-где — и собирая заново. Да, она осталась самой собой, но без базовых воспоминаний многим чертам характера просто не на что было опереться. И вот во время одной из таких одиноких задумчивых прогулок она и встретила Гарта.
Гарт рем Даж, глава одной из младших ветвей Дажей, как оказалось, неплохо помнил её в тот период непосредственно перед отлётом: они, оказывается, тайно (!) встречались. У Натаны оставались смутные воспоминания о любимом человеке, о том, как им было хорошо вместе, что-то ещё — какие-то совсем уж розовые мечты о будущем… Всё было настолько сильно в тумане, что она даже не была уверена, что это не очередные фантазии разума, боящегося пустоты на месте пропавших воспоминаний. И вот, внезапно, все обрывки обрели связность. Гарт рассказывал — и она с радостью понимала, что вот это помнит, и это, и даже ту глупость вспомнила! Пустота, вынужденное одиночество — отец вечно пропадал где-то по своим сверхважным делам — и человек,
— Мама?!
От этого вопроса-восклицания у неё будто всё оборвалось внутри. И дети, и она перестали контролировать свои эмосферы, изливая вокруг разливающийся ураган эмоций — и оказавшиеся рядом псионики поспешили разойтись, посчитав, что стали свидетелями некрасивой семейной сцены. Семейной? На задворках сознания мелькнули мысли о грязной провокации противников отца или мужа с использованием подростков — и пропали: так играть и притворяться нельзя! А ещё какая-то часть её, на задворках сознания, буквально надрывалась от крика: беги! Забудь! Или твой мир прямо сейчас рухнет в тар-тарары и разлетится на тысячи осколков! Опять. Но Натана, разумеется, никуда не побежала, продолжая вглядываться в глаза незнакомых ей детей… и чем дольше она смотрела — тем менее незнакомыми они ей казались. Родственники? Родственники родственников? Черты лиц, отзывающихся в глубине души чем-то смутно знакомым. Она попыталась раскрутить нить воспоминаний, отрешиться от мира, пройти за зыбкой чередой неразличимых образов… но они обрывались в пустоту! Это было столь невыносимо, что собственное сознание разразилось ослепительной вспышкой боли — только бы прервать навязанное мучение. Натана поняла, что устояла на ногах только потому, что её поддержали с боков брат и сестра.
— Не узнала. — Ещё раз поглядев на женщину, констатировал мальчик.
— Но я не могла обознаться! Мы не могли обознаться! — Слёзы двумя сплошными дорожками лились из глаз девочки, чего она даже не чувствовала.
— Ты сама мне сказала, что наша мама… умерла. — Совсем тихо прошептал он.
— Но вот же она!!! — Это был не крик, но в голос было вложено столько чувств, что лучше бы девочка кричала. — Ты же чувствуешь, что и я!
— И она нас не узнает… а ещё тут скоро будет полиция, и у нас всех будут неприятности. — Маленький мужчина не потерял до конца самообладание, но его безуспешные попытки взять контроль над собственной эмосферой показывали, что на самом деле он уже на грани.
У Натаны в буквальном смысле этого слова глаза едва не полезли на лоб: несмотря на состояние полного эмоционального раздрая, девочка совершила чудовищное усилие… и вернула контроль над собой. А ещё через мгновение рем Пау поняла, что узнаёт этот способ. Потому что сама так делает. Пси-техники, те, что не задействуют способности, а направлены на самоконтроль, при единых общих принципах выполняются каждым человеком по-своему: тут всё строго индивидуально. Перенять навык «как есть» может только человек с очень схожей структурой психики, который буквально может ментально слиться с тобой — например, маленький ребёнок. Ребёнок. Чёрт!
— Знаете, но, кажется, вы всё-таки мои дети. — Только и оставалось, что признать это, самой не веря, что говорит такое. — Что?
— Русский! — Непонятно ответила… эээ, дочь? Та, заметив заминку и почувствовав не до конца забитое эмосферой удивление, пояснила. — Ты ответила нам на языке, на котором мы всегда говорили на Земле! Мама!!!
Двойной всплеск чистой, незамутненной радости засиял как маленькая двойная звезда, заставив дёрнуться прохожих на соседней пешеходной дорожке и сбиться с шага спешащую по парковому настилу пару полицейских. Натана почувствовала, что у неё самой глаза на мокром месте, когда положила ладони на затылки прижавшихся к ней детей. Её детей! Часть аристократки пела с чувствами брата и сестры в унисон… а часть глухо молчала и на каждое обращение отзывалась пульсацией мигрени. Один из представителей охраны правопорядка притормозил, замялся, но его более молодой коллега проскочил вперёд и с ходу суровым голосом потребовал объясниться:
— Что у вас тут происход… ит?
Рем Пау — в какой уже раз за последние пять минут? — едва поверила своим глазам и чувствам: едва страж порядка раскрыл рот, две счастливые детские мордашки повернулись в его сторону, одновременно хмурясь… и двойная звезда погасла, превращаясь в глухую стену, наливаясь серой непроглядной мутью полной эмоциональной блокады. Через Натану как будто пропустили разряд электрического тока — чувство было сродни переключению турелей ПКО на корабле из походного режима в боевой. Полицейского едва удар не хватил — такую конфигурацию защиты от сканирования псионики выставляют, собираясь убить другого одарённого. В исполнении брата и сестры, едва достигших возраста, когда ребёнка с натяжкой можно назвать подростком, это смотрелось ещё страшнее.