Обрезание
Шрифт:
– Я верю, что русские церковные ценности погибли бы, если бы он и его люди не спасли их.
Сара, лежавшая на спине, вскинула было руку, будто хотела сделать какое-то принципиальное замечание. Но потом опустила.
– Может быть. Да мне все равно, что мне до них, до русских икон, французского вина и зерна и его дел с Муссолини. И пока ты не смотришь на меня так же, как твой отец, пусть он смотрит, как хочет. Твоя мать очень милая женщина, мне нравятся твоя сестра и ее дети. – Она задумалась. – А твой отец, это еще тот тип, видит бог. – Она повернулась на бок и посмотрела на Анди. – Как прекрасна была наша поездка на поезде! А вид с горы! Давай завтра походим по городу? А сейчас займемся любовью?
6
В
В городах, где они бывали, она иронизировала над тем, как обстоятельно немцы описывали разрушения, которые принесла им Вторая мировая война.
– Да война уже пятьдесят лет как закончилась! Гордитесь тем, что в итоге вы и так стали самыми великими в Европе.
Проходя по пригородам, она иронизировала над маленькими белыми домиками с ухоженными садиками и аккуратными заборами, а когда они ехали по сельской местности, иронизировала над тем, что вокруг нет никакого хлама, ржавеющих автомобилей и изъеденных молью диванов, как это часто видишь в Америке возле небольших ферм.
– У вас все выглядит так, будто только что отстроено.
Ее смешила разметка на дорогах, она все время указывала Анди на ту тщательность, с которой граница парковки обозначалась заштрихованным треугольником, а здесь водителю, делающему поворот, проезд через перекресток указывался пунктирными линиями, а водителю, едущему по встречной полосе, – крестиками.
– Надо бы освободить ваши дороги от автомобилей и сфотографировать с воздуха – получились бы настоящие шедевры!
Сара говорила все это с улыбкой, и ее улыбка как бы приглашала его посмеяться вместе с ней. Он знал, что ирония была для нее способом познавать мир и что в Нью-Йорке она подсмеивалась над соотечественниками с не меньшим удовольствием – над дирижерами, хотя была в восторге от концерта, над слащаво-безвкусным фильмом, а потом плакала после его просмотра, и даже на следующий день при воспоминании о нем в глазах у нее блестели слезы. Она иронизировала даже над бар-мицвой младшего брата и одновременно волновалась за него, когда он читал в синагоге молитву и за обедом говорил о Торе и о своей любви к музыке. Анди обо всем этом знал, но тем не менее тяжело воспринимал ее иронию, для которой не было запретных тем. Он улыбался вместе с ней, но при этом мускулы его лица были напряжены.
В Берлине они жили у его дяди, который унаследовал виллу в Грюневальде и отдал в их распоряжение свою небольшую квартиру со спальней, гостиной, кухней и ванной. Однажды он пригласил их на обед, который приготовил сам, а в остальном не мешал им, полностью предоставляя самим себе. Но однажды вечером, когда уже собрались ехать в Ораниенбург, [8] они столкнулись с ним в
– Ораниенбург? Что вам надо в Ораниенбурге?
– Посмотреть, как это было.
– А как это должно было быть? Точно так, как ты это себе представляешь, и именно потому, что представляешь. Я был пару лет назад в Освенциме, там нечего смотреть, ну абсолютно нечего. Несколько кирпичных бараков, между ними трава и деревья. И это все. Остальное вы додумываете, оно у вас в голове. – Дядя, учитель на пенсии, смотрел на них удивленно и сочувственно.
8
На северной окраине Ораниенбурга в тридцати километрах от Берлина находился концлагерь Заксенхаузен.
– Вот мы и проверим, что у нас в головах. – Анди засмеялся. – Давайте сделаем из этого познавательно-теоретическую проблему.
Дядя покачал головой:
– Ну зачем ты так. Война закончилась пятьдесят лет назад. Не понимаю, почему мы все время бередим прошлое. Почему мы не можем перестать мусолить это прошлое, равно как и любое другое.
– Может быть, потому, что это особое прошлое? – Сара задала вопрос по-английски, но, к удивлению Анди, поняла разговор, происходивший на немецком.
– Особое прошлое? У каждого народа есть свое прошлое, которое он считает особенным. Несмотря ни на что, прошлое, обыкновенное и особое, творят люди.
– Да, для моих родственников как раз немцы и сотворили это самое «особое» прошлое. – Сара холодно посмотрела на дядюшку.
– Конечно, это было ужасно. Ну так что, из-за этого жители Ораниенбурга, Дахау или Бухенвальда должны иметь ужасное настоящее? Люди, которые родились много лет спустя после войны и которые никому ничего не сделали плохого? Потому что особое прошлое места, где они живут, вспоминается и ставится им в вину? Но к чему все это? Твоя подруга – американка, а для американских туристов Европа нечто иное, чем для нас. Вы пойдете в итальянский ресторан, что там на углу? Приятного вам аппетита.
Сара молчала, пока они не нашли столик и не сели.
– Надеюсь, ты не такого же мнения, как твой дядюшка?
– Какого «такого же» мнения?
– Что не нужно бередить прошлое и что его не бередили бы, если бы евреи всех не накручивали.
– Разве не ты говорила, что война вот уже пятьдесят лет как закончилась?
– Понятно. То есть ты того же мнения.
– Нет, я не того же мнения, что мой дядя. Но все не так просто, как тебе кажется.
– И насколько же это сложно?
У Анди не было никакого желания вступать с Сарой в дискуссию.
– Нам обязательно об этом говорить?
– Ответь только на этот вопрос.
– Насколько это сложно? О прошлом нужно помнить, чтобы оно не повторялось, о нем нужно помнить, потому что этого требует уважение к жертвам и их детям; холокост, как и война, был пятьдесят лет назад; какая бы вина ни лежала на поколениях отцов и детей, поколению внуков не в чем себя винить; кто, находясь за границей, скажет, что он из Ораниенбурга, тому не позавидуешь; молодежь называют неонацистами только потому, что им надоело слушать про «немецкую вину», – правильно все это воспринимать, я считаю, совсем не просто.
Сара молчала. Подошел официант, они сделали заказ. Сара продолжала молчать, и Анди увидел, что она тихонько плачет.
– Эй, – сказал он, наклонился к ней через стол и обнял за шею. – Ты ведь не из-за нас плачешь?
Она замотала головой:
– Я знаю, что ты не хотел меня обидеть. Но все это совсем не сложно. Истина всегда проста.
7
Анди не хотел признаться себе, но в Ораниенбурге действительно чувствовал себя так, как предсказывал дядя. То, что он видел, не потрясало. Потрясало то, что происходило с ним. Вот это действительно потрясало. Сара и Анди молча шли по лагерю. Через некоторое время они взялись за руки.