Обрученные

Каунди Элли

— Это платье — ваш самый вероятный выбор, — сказала она. — Ваши личные данные указывают на это, и это следует из общих понятий психологии. Вы и раньше делали выбор, отличный от других, да и большинство девочек выбирают цвет платья, чтобы оттенить цвет своих глаз.

Я улыбнулась. Ее помощница принесла платье. Надев его, я убедилась, что она права. Платье было сшито будто по моим меркам. Его длина была мне по росту. Сужение в поясе идеально подчеркивало талию. Я смотрела в зеркало, любуясь собою.

Женщина сказала:

— Кстати, вы единственная выбрали это платье для предстоящего банкета. Большинство

девочек предпочли розовые платья под номером двадцать два.

— Хорошо, — ответила я. Я не против выделяться чуть-чуть.

В дверях появляется Брэм: будничная одежда смята, волосы растрепаны. Я словно читаю мысли, которые проносятся в маминой голове: причесать его, но тогда он опоздает в школу, или отпустить в таком виде?

Брэм принимает решение за нее.

— До вечера, — говорит он, исчезая за дверью.

— Он не успеет, — шепчет мама, глядя в окно на остановку аэропоезда. Сигнальные огни указывают на приближение состава.

— Может, успеет, — наблюдаю, как Брэм нарушает еще одно правило, запрещающее бегать в публичных местах. Я почти слышу топот его ботинок по тротуару, глядя, как он бежит, наклонив голову, а ранец при каждом шаге стукает по его худенькой спине.

Подбежав к остановке, Брэм замедляет шаг. Приглаживает волосы и чинно поднимается по ступеням на платформу. Надеюсь, никто не видел, как он бежал. Еще мгновение, и поезд отходит. Брэм внутри и в безопасности.

— Этот мальчишка когда-нибудь убьет меня, — вздыхает мама. — Надо было разбудить его пораньше. Мы все проспали после вчерашних волнений на банкете.

— Да, — соглашаюсь я.

— Я должна уехать на следующем поезде. — Мама перекидывает через плечо ремень сумки. — Как вы собираетесь отдыхать сегодня вечером?

— Думаю, Ксандер и все остальные захотят поиграть в какие-нибудь игры в молодежном центре, — отвечаю я. — Мы уже пересмотрели все фильмы, а музыка... — Я пожимаю плечами.

Мама смеется:

— Это для таких старушек, как я.

— А в последний час я навещу дедушку. — Администрация, как правило, против таких отклонений от программы субботних развлечений, но в канун Прощального банкета родственника визиты к нему разрешаются и даже поощряются. Мамин взгляд смягчается.

— Он будет рад тебе.

— Папа рассказал дедушке о моем Обручении?

Мама улыбается:

— Он собирался сделать это по пути на работу.

— Хорошо, — говорю я. Хочется, чтобы дедушка узнал обо всем поскорее. Я знаю: он так же много думает обо мне и моем банкете, как я — о нем и его банкете.

Я быстро съедаю свой завтрак и успеваю вскочить в последний вагон поезда. Хотя я не видела Ксандера во сне прошлой ночью, ничто не помешает мне помечтать о нем сейчас. Глядя в окно и думая о том, как он выглядел вчера в своем костюме, я смотрю, как наши городки проносятся мимо по пути в Сити. Зелень еще не уступила место зданиям из камня и бетона, когда я замечаю, что в воздухе трепещут белые снежинки. И все остальные пассажиры обращают на них внимание.

— Снег? В июне? — Женщина, сидящая рядом со мной, изумлена.

— Этого не может быть, — бормочет мужчина по ту сторону от прохода.

— Однако мы его видим, — не сдается моя соседка.

— Но этого не может быть, — упрямо повторяет

мужчина. Все поворачиваются к окнам. Их лица выражают растерянность. Может ли что-то невозможное стать действительностью?

Вполне реальные, маленькие белые комочки, покружившись в воздухе, падают на землю. Есть что-то странное в этих снежинках, но я пока не знаю, что именно. Невольно улыбаюсь: забавно видеть вокруг себя обескураженные лица. Нужно ли и мне беспокоиться? Наверное. Но они такие красивые, такие нежданные и в тот момент такие загадочные...

Поезд останавливается. Открываются двери, и ветер задувает несколько комочков в вагон. Я ловлю один на ладонь, но он не тает. Тайна раскрывается, когда я вижу в центре снежинки маленькое коричневое семечко.

— Это не снег, — объявляю я во всеуслышание. — Это тополиное семечко.

— Ну, конечно, — говорит мужчина. Он рад, что все объяснилось. Снег в июне — это странно, а семя тополя — нормально.

— Но почему их так много? — удивляется другая женщина.

Ответ находится быстро. Один из вновь вошедших пассажиров, смахивая пушинки с волос и с рабочей одежды, объясняет:

— Мы вырубаем тополиные рощи, которые растут вдоль реки. Общество считает целесообразным посадить здесь более ценные сорта деревьев.

Все верят ему на слово, ведь никто толком ничего не знает о деревьях. Люди довольны, что это не признак еще одного Потепления, и бормочут что-то о том, как хорошо, что Общество всегда все держит под контролем. Но я, благодаря маме, которая отвечает за поддержание порядка в Древесном питомнике и без конца рассказывает о своей работе, знаю, что его объяснение имеет смысл. Тополь не плодоносит; его нельзя использовать как топливо. От тополиного пуха одни неприятности: семена тополя летят на большие расстояния, цепляются за все подряд и растут на любой почве. Сорное дерево, как говорит моя мама. Но ей нравится тополь из-за его семян, которые сами по себе маленькие и темные, но каждое окутано красивым облачком из хлопковой ваты. Эти маленькие парашюты замедляют падение семян на землю, и они летят по ветру, опускаясь там, где могут прорасти.

Я смотрю на семечко, отдыхающее на моей ладони. В его маленькой сердцевине все еще заключена тайна. Не знаю, что с ним делать, так что кладу его в карман, рядом с контейнером для таблеток.

Этот «почти-снег» напоминает мне строку из стихотворения, которое мы изучали в прошлом году на уроке языка и литературы. «Остановившись у леса зимним вечером» [4] — одно из Ста стихотворений, предложенных нам Обществом для изучения, когда было решено упорядочить наше образование. Они создали комиссии, поручив им выбрать по сто лучших произведений из всех областей культуры: Сто песен, Сто картин, Сто рассказов, Сто стихотворений. Все прочие были исключены. Исчезли навсегда. «Для всеобщей пользы, — заявило Общество, и все поверили, потому что увидели в этом смысл. — Как могли мы по-настоящему ценить что-то, если этого было слишком много?»

4

Знаменитое, ставшее хрестоматийным стихотворение одного из крупнейших американских поэтов Роберта Фроста (1874-1963).