Общество потребления

Наша современная культура, именуемая европейской или западной, достигла небывалого в истории могущества и уверенно господствует над всей Землёй, но в то же время переживает очевидное внутреннее разложение. Трудно не заметить здесь аналогию с концом античного мира, когда видимое процветание Римской империи в эпоху Антонинов несло в себе задатки будущего распада. Эта идея поразила английского историка Эдуарда Гиббона, посетившего Рим в 1764 году, на заре Просвещения. Гиббон хотел уяснить себе, не угрожает ли та же судьба Новому миру, и написал для этого знаменитую книгу “Упадок и разрушение Римской империи”. Повидимому, он надеялся, что мы избежим судьбы древних.

Аналогии всегда ненадёжны,

особенно в истории. В то время как Гиббон писал свою книгу, были уже заложены основы современной науки и начинался связанный с ней технический прогресс. Европейская культура получила средства мышления и действия, невиданные в прошлом; но через сто лет обнаружилось, что она потеряла свои цели. При всём очевидном развитии материальной культуры жизнь не становилась лучше: казалось, прогресс остановился на уровне вещей и не коснулся человека.

Главным мотивом Новой истории была борьба против сословных привилегий, а главной действующей силой была буржуазия. К середине XIX века буржуазия добилась господства в передовых странах Европы, и вскоре выяснилось, что у неё нет больше культурных идеалов. Лозунги Французской Революции получили весьма убогое воплощение: подавляющая часть населения должна была довольствоваться юридическим равноправием, при вопиющем неравенстве условий существования, и выносить ежедневное бремя наёмного труда, оставлявшее очень мало свободы. Но у трудящихся возникло подлинное ощущение братства – правда, ограниченное “братьями по классу”. Казалось, что социализм принёс им новые идеалы – освобождение труда и добровольную организацию общественной жизни. Но эта иллюзия длилась недолго. Лидеры социалистов не имели глубокой программы и могли предложить рабочим только перспективу материального благополучия, то есть образ жизни и мировоззрение буржуазии.

В середине XIX века можно было ещё надеяться, что естественное развитие общества само собой, без новых идей разрешит все проблемы. Но в конце века этот оптимизм был исчерпан. Возникло пессимистическое мироощущение, выраженное словом “декаданс” и наложившее свой отпечаток на литературу и искусство. По существу это был “эскапизм”, бегство от действительности – в романтические иллюзии о Средних веках, в религиозные фантазии, или в утонченность переживаний, уже исчезавшую из реальной жизни. Декаденты были недовольны своим временем и обвиняли во всех его бедствиях науку, якобы не исполнившую своих обещаний. Парадоксальным образом, это было время наивысших достижений науки.

Утонченность декадентов была недолговечным переходным явлением. Первая мировая война принесла упрощение чувств, отразившее подлинное упрощение человека. Можно было бы подумать, что это было следствие войны, и в таких толкованиях не было недостатка. Но Альберт Швейцер справедливо заметил, что дело обстояло как раз наоборот: сама война была следствием упадка культуры. В своих лекциях “Упадок и возрождение культуры”, опубликованных в 1923 году [1] , он дал первый общий анализ этого явления. “Для всех очевидно, – говорит он, – что происходит самоуничтожение культуры”. Причиной этого упадка Швейцер считает организацию производства и общественной жизни, подавляющую человеческую личность и навязывающую ей принятые шаблоны поведения и мышления.

Прошёл XX век. В мире установилось нечто вроде равновесия, и принято думать, что равновесие – это всё, чего можно желать, особенно если вам достался удобный уголок этой Земли. Можно сказать, что это и есть Прекрасный Новый Мир:

And when all this is accomplished,And the Brave New World begins,Where all men are paid for existing,And no man must pay for his sins… [2]

И в самом деле, мы близки к тому, что поэт обещал нам почти сто лет назад. Машины избавили нас от физического труда, и большая часть людей, по существу, теперь ни за чем не нужна. От них нельзя избавиться. Этих людей надо кормить и развлекать, они подобны римской черни, требовавшей хлеба и зрелищ. Им придумывают занятия и развлечения, и они существуют – не зная, зачем.

Все серьёзные мыслители XX столетия говорили об упрощении человека: это видели Альберт Швейцер, Томас Манн, Бертран Рассел. Величайшие учёные, Эйнштейн и Лоренц, предупреждали о распаде нашей культуры. Но общественное мнение всё ещё не сознает, что происходит. Часто можно услышать, что жизнь стала сложнее, что технический прогресс требует от человека больше знаний, потому что он должен обслуживать машины. Машины и в самом деле становятся сложнее, но это вовсе не значит, что сложнее становится человек. Это очевидная иллюзия.

Грамотность в нашем обществе катастрофически убывает – уже в течение полувека: человек, воспитанный в нынешних школах, как правило, не читает книг. Так обстоит дело и в Европе, и в Америке, и у нас. Манипуляции с машинами не сложнее, чем навыки обращения с лошадью или коровой, и уж, конечно, проще прежнего ремесла. Работник не понимает, как устроены машины. Чтобы он не испортил машину, для него придуманы особые предосторожности, цинично называемые fool proofs – “защитой от дурака”. Современный шофёр не сложнее, чем прежний извозчик, тракторист гораздо проще, чем его предок, традиционный крестьянин. Никто не задумывается, как работают электрические приборы, холодильники и компьютеры. Специалисты по компьютерам, обслуживающие самые сложные из машин, как правило, малограмотны и примитивны. Упрощение простого человека очевидно: он потерял свою веру и мораль, а приобрёл лишь привычку нажимать кнопки.

Научный и технический прогресс зависит от небольшого меньшинства, от мышления и изобретательности немногих. Как сказал некогда Гёте,

Dass sich das grosste Werk vollende,Genugt Ein Geist fur tausend Hande. [3]

Но творческая элита тоже упростилась. Люди, создавшие эту культуру, до XIX века оставались верующими, или сохраняли остатки религиозного воспитания. Верующими были великие учёные – Ньютон, Лейбниц, Фарадей, великие писатели вплоть до Толстого. Потеря веры разрушила целостную конструкцию, на которой держалась человеческая жизнь – жизнь крестьянина и аристократа, неграмотного и интеллигента.

Новое время создало новую веру – веру в человека. Эволюция культуры в XIX веке перестроила христианскую систему понятий, выработав гуманистическую философию и, на более популярном уровне идеологии, концепции социализма. Замыслы социалистов были плодами нетерпения: они провалились, столкнувшись с непониманием инстинктивной жизни человека и её экономических условий. Этим была скомпрометирована не только их идеология, но и самая философия гуманизма, из которой они черпали свои эмоции. Образованная элита, возложившая на эти идеи свои надежды, потеряла веру в прогресс – то есть в сознательную волю человека. Таким образом задержалась эволюция западной культуры и началось разрушение её традиции. Человек, потерявший основы своего мышления и чувствования, пробавляется теперь тем, что от неё осталось. Можно назвать его “человеком остаточным” – homo reliquus. Человек потерял свою цельность и свои цели, а вместе с тем энергию развития. Человек стал фрагментарным, как и его культура. Он упростился. Поскольку высота культуры измеряется сложностью, культура Запада снизилась и продолжает снижаться.